Николай Шпанов - Земля недоступности

Человек в углу прервал писание. Зуль поспешно швырнул книгу в шкаф и выскочил из кают — компании. Пробегая к себе, Зуль не заметил того, что едва не сбил с ног ошарашенного такой поспешностью капитана. Старик прижался к переборке и долгим изумленным взглядом проводил доцента.

Простояв еще минуту в нерешительности, Хансен прошел к кабине Зарсена и откинул портьеру.

— Зарсен, дружище. Я пришел к вам, чтобы поделиться своими сомнениями.

Зарсен вскочил со стула и обеспокоенно уставился влюбленными глазами в грустное лицо старика. Хансен сел и задумчиво покачал головой.

— Подумайте, что у нас теперь получилось, Зарсен.

— Ноев ковчег, херре.

— Да, мой милый, если хотите, именно Ноев ковчег, но какой! В этом замечательном ковчеге собрались такие звери, которые не только не могут совместно делать дело, но которых просто нельзя подпускать друг к другу. Посмотрите — ка: Зуль в буквальном смысле слова ненавидит американских геологов; в свою очередь он, по моему мнению, имеет все основания опасаться таких же чувств со стороны Билькинса. Я уже не говорю об этом радисте с «Наутилуса», с которым я не хотел бы сводить Зуля. По — моему, между ними не все в порядке. Затем возьмите это происшествие с Литке, к которому мы до сих пор не имеем ключа. Но если допустить хотя бы на один момент, что он действительно не мог сам свалиться в люк, как утверждают в один голос все немецкие офицеры, то какие откровения ждут нас еще при его выздоровлении? Наконец, Йельсон, наиболее спокойный из всех пассажиров. Этот тоже как — то косится на Зуля и, не скрою, при упоминании и вашего имени тоже настораживается, Что же получается? Зарсен, дорогой мой, за все мои путешествия я впервые оказываюсь в таком положении: иметь совершенно исключительный состав научных работников и лучших полярных пилотов мира на борту — и не иметь возможности предпринять ни одного шага. Да что же это такое?

— Я думаю, херре, — серьезно произнес Зарсен, — что нет оснований приходить в отчаяние, хотя, конечно, компания не из надежных. Держите всех в ежовых рукавицах, и баста.

Хансен улыбнулся:

— Было бы все было так просто, дорогой мой!

На переборке пискнул зуммер телефона. Зарсен снял трубку:

— Алло… да, я… Ага, понимаю, сейчас бегу.

Он оживленно обернулся к Хансену:

— Идемте — ка, херре, скорее в рубку. Мы как раз сейчас ложимся на новый курс для обследования первого квадрата сектора недоступности. Оба поспешно прошли в главную рубку.

Этот момент Хансен занес в свой дневник, как начало настоящей, работы экспедиции. Методически, шаг за шагом исследовал воздушный корабль белое пятно полярной карты, разграфленное Хансеном на правильные прямоугольники. Размер этих прямоугольников, был таков, чтобы, идя на высоте трехсот метров большей высоты дирижабль из — за огромной перегрузки взять уже не мог, можно было видеть поверхность, расположенную под кораблем в обе стороны до нанесенных на карте границ прямоугольника.

Зуль, Билькинс и Йельсон были приставлены в качестве помощников к вахтенным начальникам, чтобы не упустить ни малейшей детали в наблюдениях.

Час за часом, ломаясь на торосах, бежит по ледяным полям тень дирижабля. Точно помогая поискам уставившихся биноклями в сверкающую даль людей, солнце ни на минуту не сходит с неба. Ни единого облачка. Прозрачная голубизна. Бледная, подернутая белесоватыми отсветами льда.

Только один раз на вахте Билькинса, перепоясывая темной полосой отсвета прозрачный купол неба, прошла под кораблем широкая полоса чистой воды. Дрожащими от досады руками пеленговал Билькинс эту сверкающую широкой чернотой свободную дорогу, ведущую от самого сердца сектора недоступности в направлении на запад-юг-запад. Продолженная легкой наметкой карандашная линия пеленга пересекла как раз те координаты, на которых остался затопленный «Наутилус». Тонко очинённый карандаш с хрустом обломился под судорожно опершейся на него тяжелой рукой. На белом поле карты осталась черная крапинка и крошечный кусочек графита.

Долго, очень долго смотрел на этот обломок графита Билькинс. Наконец, решительно тряхнув головой, он уверенным движением смахнул черную крошку с карты к стер резинкой ее следы с белого поля.

Ровно гудят моторы. Час за часом их песня рвет скованное морозом молчание. И никто, ни единое живое существо не поднимает внизу голову, чтобы взглянуть наверх на плывущую в небе серебряную сигару. Только белые поля, бесконечные, похожие друг на друга как торосы, которыми иззубрен их белый простор. Немые свидетели великой победы, они равнодушно и бесследно возвращают небу падающий сверху могучий стальной гимн. И бездомный, никому неинтересный, никого не поднимающий гимн побеждающей техники беспомощно тает.

Но иначе реагируют на это пение люди на борту дирижабля. Уверенность в своих силах и спокойствие за судьбу, доверенную чудесному слепку дураля и стали, возбуждают они в одних. В тех, кто ведет корабль. Желание использовать раз в жизни приходящую возможность в других. В ученых. Они методически, не отрываясь от приборов, ведут наблюдения. Регистрируют, записывают, измеряют. Забыв про еду и сон. Пользуясь бессменно бдеющим солнцем.

И вот на вахте Зарсена и старшего его помощника Билькинса один из ученых, поглощенный магнитными наблюдениями, вдруг бросил работу и, смешно поддерживая на бегу толстый живот, затрусил к кабине капитана. Он без предупреждения влетел к Хансену.

— Алло… — он дернул спящего старика за ногу. — Алло, скорее, доктор.

Фритьоф Хансен удивленно протер глаза, спуская ноги с койки. Толстяк воодушевленно объяснял ему:

— …нет, не качайте головой, уважаемый доктор. Я не могу ошибаться. Я замечаю эти необычайные явления в течение почти целых суток… Из — за них сегодня ни на минуту не прилег. Я не могу ошибаться, нет… Вы только, взгляните на совершенно изумительные записи приборов. Все как одна…

Хансен прервал толстяка:

— Не сердитесь, профессор. Я, полностью доверяя вам и вашим изумительным приборам, не понимаю только одного — в чем именно вы не ошибаетесь и что говорят записи приборов?

Профессор на момент опешил:

— Позвольте. Ах, да! — он хлопнул себя по лбу. — Я же не сказал вам самого главного: по-видимому, мы приближаемся к суше значительных размеров.

Хансен вскочил. Он порывисто схватил толстяка за руку. Красные пальцы беспомощно повисли в воздухе. Немец радостно заморгал.

Хансен быстро бросал слова:

— Примерное расстояние до земли?

— Думаю, что не более двухсот миль.

— Направление?