Сергей Павлов - Лунная радуга. Книга 1. Научно-фантастический роман
4. БЫТ ВО ЛЖИ
Над бассейном, бесшумно помахивая крыльями, пролетела ночная птица. Нортон проводил ее взглядом и заодно осмотрел небо — нет ли где летучих мышей. Промелькнула еще одна птица, но перепончатокрылых не было: Он остался сидеть. Он обсох, и плавать уже не хотелось; сидеть ему было уютно. Задрав голову и пошевеливая ногами в воде, он долго смотрел на Луну. Хотя понимал, что это рискованно. Моргнуть не успеешь, как снова провалишься в изнурительный полусон… Понимал и смотрел.
Почти все лучшее в жизни было связано у него с Луной. С лунными космодромами, базами и, конечно, с друзьями, которые там… Пестрый табор, исходная точка, трамплин для молодецких набегов по всем направлениям Внеземелья. Так ему представлялось когда-то. Теперь он даже не тосковал. Знал и был тверд в своем знании: мосты сожжены. И навсегда. Он сам их сжег не колеблясь — будь оно проклято! — и ни о чем не жалел. Иногда, правда, что-то болело. Особенно в лунные ночи. Слишком много лунных и звездных ночей… Да, он слишком привык к борьбе с Внеземельем. Скучал. По этой борьбе. Внеземелье он теперь ненавидел. Боялся? Что ж, можно сказать и так. Не совсем справедливо так говорить, но зато избавляет от мерзостной тонкости оправданий. Он упорно боролся, сумел кое-что сделать, на в конце концов проиграл. Вот и все… В пылу борьбы не заметил, когда романтику соперничества с Внеземельем потеснила экспансия иного свойства. Вслед за разведчиком-первопроходцем густым косяком пошел деловитый монтажник-строитель, добытчик, промысловик — Земля решительно, быстро втянула доступные ей уголки Внеземелья в орбиту своей экономики. Человечеству, дескать, иначе нельзя, не выжить. Все это верно и справедливо, но… Но почему итог внеземельной экспансии заранее предполагается блистательно победным? Человек намерен все взять и ничего не отдать — к иному себя не готовит. Земля плюс просторное Внеземелье представляется людям в виде обыкновенной арифметической суммы; было мало, стало несравненно больше, а будет, знаете ли, бесконечно много. Не все догадываются, что это не так, что здесь берет свое высшая алгебра плохо вообразимых последствий. О том, что это не так, он я сам догадался не раньше, чем почувствовал эту алгебру на собственной шкуре…
Нет, добиваясь возврата на Землю, он не испытывал угрызений совести. Внеземелье ясно и жестко дало ему знать, чтобы он убирался туда, откуда пришел. Он так и сделал. А тем, кто остался, он желает всего наилучшего.
Он смотрел на Луну, вспоминал их и желал им всего наилучшего. Крупных успехов, ярких побед. Все они славные парни, волевые, отважные, стойкие, и вполне заслуживают побед. Но лично он с этим покончил. В блистательную победу над Внеземельем он больше не верил. Отработать в Пространстве положенный срок было общественным долгом, и он его выполнил, но верить или не верить — это, в конце концов, его личное дело. Конечно, найдутся такие, кто будет его презирать за то, что он, Дэвид Нортон, специалист экстракласса, предпочитает сидеть на краю уютного бетонного корыта, болтать ногами в воде и глазеть на Луну со дна уютной-земной атмосферы. Ну что ж… Отнестись уважительно или, напротив, при встрече руки не подать — это ведь тоже личное дело кого-то. Кого-то из тех, кто продолжает мнить себя там, в Пространстве, хозяином и еще не успел сокрушительно проиграть…
Нортон вдруг ощутил за спиной чье-то присутствие, слегка насторожился. Пляжной полосы здесь не было, близко к бассейну подступали кусты каликанта. За кустами были молодые вязы, и Нортон, не оборачиваясь, уверенно предположил, что тот, чье присутствие он уловил, находился под вязами. Да, запах скорее всего исходит оттуда… Собственно, это не запах, если говорить строго, однако дать более точное определение предмету подобных своих ощущений Нортон не мог. Его мало интересовало, имеет ли эта его способность ощущать на расстоянии достаточно крупные одушевленные объекты хоть какое-нибудь отношение к обычному механизму восприятия запахов. Не все ли равно — как и посредством чего? Просто он давно убедился, что, сам того не желая, своеобразно чувствует запах живого (живозапах, если угодно), как чувствует стрелка магнитного компаса глыбу металла. Убедившись, вынужден был примириться, хотя живозапахи по большей части не доставляли ему удовольствия. Терпимо «пахли» немногие из людей. Приятно «пахли» только Сильвия, дети и, как ни странно, собаки. Сильвия «пахла» уютно и как-то невыразимо удобно… Нет, живозапах там, за кустами, был не ее…
Нортон припал плечом к парапету — над головой мелькнуло тело огромной кошки и с шумом обрушилось в воду.
Нортон сел, посмотрел на зверя. Ошеломленно проплыв по дуге, кугуар выбрался из бассейна, и было слышно, как с него льет вода. Нортон вытер ладонью забрызганное лицо и сказал:
— Хороший ты парень, Джэг, но дурак.
Зверь встряхнулся. Мокрый мех блестел под луной.
— Иди сюда.
Кугуар не удостоил его взглядом.
— Кому сказал, топай сюда!
Зверь медленно подошел. Нортон потрогал пуму за круглые мягкие уши, почесал под мордой влажную шерсть, как чешут домашней кошке. Кугуар принял ласку с достоинством. Морда красивая, белая на конце. Глаза как желтые угли.
— Ладно, не обижайся. Сам виноват.
Подумал: «Никак примириться не может, что я быстрее его. Все-таки пробует… Ну пробуй, ушастик… Мы теперь никогда не сумеем застать друг друга врасплох, и с этим тебе уже ничего не поделать. И мне…»
— Такие вот дела, ушастик… Но шуметь по ночам я тебе запрещаю. По ночам надо тихо играть. Понял?
Зверь, широко открыв пасть, издал звук, похожий на протяжный стон и капризный зевок одновременно. Блеснули клыки.
— Не притворяйся, великолепно все понимаешь. Ты почти так же умен, как старина Голиаф. Ведь правда?
Кугуар презрительно фыркнул, потянулся, выпустил и спрятал когти.
— Н-ну… — неодобрительно произнес Нортон. — Только не важничай. Быть сильнее вовсе не значит быть умнее. Скорее даже наоборот. И в этом смысле Голиафу мы с тобой не соперники. Голиаф не бродит ночами в зарослях, как ты или я, не шумит, не лает на луну, хотя собакам это очень нравится. Спит себе и видит приятные сны. Он умница, он понимает: в этом доме лунатиков хоть отбавляй, а Сильвия у нас одна, и тревожить ее по ночам никому не дозволено. Ясно?
Услышав имя хозяйки, Джэг повернул морду в сторону дома. Сел на задние лапы.
— Умница, — похвалил Нортон. — Вот теперь мы с тобой поиграем.
Он снял с кугуара ошейник, вскочил. Зверь нетерпеливо крутился.
— Нет, играть пойдем на ковер. Ну, вперед!..
Джэг прыгнул в кусты.
«Ковром» служила ровная, как стол, поляна, со всех сторон окруженная вязами. Когда-то здесь был замечательный корт, но потом по просьбе Сильвии Нортон оборудовал площадку для тенниса в той части садового парка, где росли фруктовые деревья, — Сильвии нравились китайские яблони в цвету. Он сделал все так, как она пожелала, хотя китайские яблони лично у него вызывали больше недоумение, чем восторг. Деревья-хамелеоны. Утром стоят белые, вечером — пламенно-алые и невозможно понять, какие же они на самом деле… Старый корт он засеял травой, и теперь это был почти идеальный борцовский ковер.
Роль рефери сегодня была отдана луне.
Джэг нетерпеливо подпрыгивал, катался в траве, как ошалелый котенок. Под луной его светлое брюхо казалось голубоватым… Нортон подал сигнал — хлопнул себя по бедру. Джэг замер. Посмотрел на соперника желтыми углями глаз, выгнул спину и, опустив голову, пошел боком, пугая. Прыгнул…
Прыжок кугуара Нортон видел, как в фильме с замедленным эпизодом: зверь плавно вставал на дыбы, задние лапы вытягивались, а затем с непостижимой для такого массивного тела легкостью отрывались от земли, и наступал момент грациозно-мягкого, как в невесомости, полета… Вот так всегда. Ничего не стоило уклониться от нападения. Игра не на равных… Единственный выход — усилием воли сдержать, приглушить эту сверхненормальную скорость реакции нервов и мышц.
Эк!.. Нортон принял на грудь девяностокилограммовую кошку, упал. Закипела борьба.
Соперники были одной весовой категории, и схватка шла с переменным успехом. Стремительный каскад прыжков, падений, кувырков, уверток. Возились радостно, самозабвенно, до хрипоты в дыхании. Пока небесный рефери не скрылся за вершинами деревьев.
Потом носились друг за другом по всему парку. Почти бесшумно. Петляли между деревьями, прыгали через шезлонги, надутые воздухом туши мягких скамеек и полосы цветников. Оборвали гамак. В садовом парке им было тесно. Перемахнули живую изгородь и умчались в сопредельную территории виллы дубовую рощу. Здесь просторно, мощно побегать вдоволь. Но скоро им помешали: по бетонному полотну соседней автострады прошуршал элекар.
Свет фар лизнул стволы деревьев низом, погас; элекар юркнул за поворот. Нортон вспомнил, что завтра в Копсфорте начало Большого родео. Постоял прислушиваясь. Окликнул Джэга и повернул обратно. Веселью конец. В той стороне рощи, где проходил канал, приезжие разбили временный спортивный лагерь, и лучше было отсюда уйти. Решительно незачем кому-то видеть его полуголым. Да еще в сопровождении кугуара… Недавно Джэг нашалил: загнал на дерево инспектора местного водоснабжения. Инспектор — солидный, уважающий себя человек — очень рассердился, как только ему подсказали, что пумы отлично лазают по деревьям, и в отместку неделю продержал виллу на голодном «водяном пайке». Будто знал, что супруга хозяина виллы добилась от мужа твердого обещания избегать особо острых конфликтов с городскими властями. К счастью (для себя самого), блюститель водного режима экономии переменил отношение к Джэгу и теперь посещая виллу, непременно требовал показать ему «льва». Называл его «молодым игривым балбесом», норовил потаскать за ошейник, но при этом так громко и весело говорил, потел, быстро двигался и так оглушительно хохотал, что даже мудрый, уравновешенный Голиаф начинал угрожающе скалить зубы.
