Юрий Иваниченко - В краю родном, в земле чужой

А затем внутренним толчком восстанавливается резкость, и можно встать, в обнимку пойти в ванную и там ласкать-омывать драгоценное тело, омывать мягкой губкой, руками и губами, лучше губами, потому что горло еще перехвачено судорогою, и даже шепотом говорить трудно; родное, сладкое тело, совсем не героя-супермена, совсем не скульптурный рельеф тренированных мышц, не сухую безукоризненность кожи, кое-где меченой боевыми шрамами...

А когда они вытирались (каждый своим полотенцем), Таня верила в приметы), прошептала:

- Хочу ребенка. От тебя, хочу, чтобы у нас... Вадим улыбнулся чуть виновато и, скользнув пальцами по длинной выемке на ее спинке, прошептал в ответ:

- Похожего на меня? Может, сначала поженимся? Разведемся - и женимся?

Это была долгая и тягостная проблема. Татьяна, главный и, как она предполагала, единственный инициатор сохранения семей, сразу же пожалела, что сказала, что не сдержалась; но, разливая по чашечкам традиционный чай, продолжила - будто сложность только в этом, и нет огромных, а возможно, и непреодолимых трудностей в разрыве с Рубаном:

- Ну и что? У Кооцевичей пацанчик - вылитый мой Сашка, прямо капелька в капельку, и - ничего.

Вадим, тоже в халате, прошлепал на кухню и, закурив, протянул:

- И что, Дмитрий Николаевич с его профессиональным взглядом ничего не заподозрили?

- А что? Совершенно счастлив, - Татьяна вползла в уютный уголок и пригубила темный чай, - и Машка тоже.

- Новый текст, - признался Вадим, - ты никогда не говорила, что у твоего Рубана так серьезно с Машею.

- Не говорила, потому что нет ничего. Машка - божий человечек.

- А ты-то откуда знаешь?

- Машку? Да с детства. Она бы мне все рассказала.

- Тебе - о том, что спит с твоим мужем? Ну-ну. Или это у вас норма отношений?

Татьяна чуть покраснела - параллель очевидна, - и, тряхнув красивой головой, отрезала:

- Нет. Я бы почувствовала. Нет у них ничего. И не было. Или я вообще ничего на этом свете не понимаю...

Потянулась к сигаретам, чуть неловко закурила и сощурилась от табачного дыма:

- А уж я ее знаю... Да и Рубана, к сожалению, тоже. Под этой кроватью ведьму не поймаешь.

Татьяна подобрала под себя гладкие ножки, повспоминала - и закончила убежденно:

- Нет. Кто угодно, но не эти. Сашка - он однолинейный. А Маша вообще пять раз бы переплакала и все рассказала, прежде чем что...

Вадим только хмыкнул - блаженны, мол, верующие, - и надкусил бутерброд.

Татьяна, как громадное большинство советских женщин, ненавидела кухню; но кормить Вадима - это совсем другое дело, приятно было и готовить, представляя, как будет он уплетать ее маленькие шедевры, и накрывать, чтобы на миг замер, прежде чем попробовать...

Однажды, правда, Вадим ее достал. Больно. Проговорился:

- Сашка тебя никогда не отпустит. Слишком хорошая.

- Правда - и неправда. Пожалуй, Таня знала себе цену - совсем другую. Знала, что она змеюка и кусака, и может зацепить - и цепляет, - просто так, так уж устроена. И в доме вкалывает вовсе не в охотку, а только потому, что это её дом, первый и, быть может, последний настоящий... Во всяком случае, последний, где она будет безраздельной хозяйкой - крутой Сашка отдал ей все на откуп, ни во что не вмешиваясь.

Знала, что умея, ни черта она сама бы не готовила, ограничиваясь только чашкой кофе да ломтиком салями, а если бы и стирала, так потому только, что машина шесть минут мягко вздрагивает, как будто бы там протекает тайный секс, и белье перемешивается, перепутывается, изменяет цвет и запах - а потом, высушенное и крахмальное до звона, наполняет дом острым и мгновенным чувством... возрождения? Очищения? Пусть ненадолго...

Знала, что ее хваленый вкус и художественные наклонности, признанные и ее бабской студии, - явное преувеличение, сама она выделяется потому только, что у всех остальных теток глаза хватает разве что на подбор сочетания юбки и блузки, да и то лишь по цвету, но не по фасону, а Татьяна все же следует элементарным рекомендациям "Бурды".

И когда Вадим ею восхищался - или, скажем точнее, отмечал в ней превосходящее, - казалось Тане, что происходит ошибка, опасная и нелепая. И неизбежно наступит день, когда он, умник, очнется и поймет: все - выдумка, самообман, преувеличение. Иллюзия. Пыль в глаза. Проснется однажды - если все получится, если удастся мирно уйти от Сашки, а ему от своей супружницы, взглянет на рыжую растрепанную голову рядом с собой на подушке и спросит:

- Кто это? И зачем?

Не может она, в самом деле, ни разу не засветиться, не проколоться, не дать понять, чего на самом деле стоит ее ум, ее вкус, воспитание и образование. Разве в чем-либо она сама - значительное, если даже безумная сладость и раскованность телесной любви - ей разверзлась благодаря Вадиму и только с ним; а он - с нею ли только? Разве мужчина может почувствовать полное самозабвение и бесконечную, безграничную преданность единственному своему?

Но где-то в самой глубине души, наверное, там, где помещается вера в чудо, теплился огонек надежды, что все настоящее и все хорошее - сбудется.

Они уже перебрались опять в постель и, едва прикасаясь, будили друг в друге отзвуки пережитого блаженства, приближая блаженство грядущее. Чуть застонав, Татьяна прошептала:

- Я не верю, что все это - со мной, для меня. Твою женщину подменили мною...

- А настоящая, конечно, - улыбнулся Вадим, поглаживая кончиками пальцев теплорозовые раковинки ушек, - за тысячу верст и полтора столетия...

И вдруг отодвинулся, сжал кулаки и сел. Помолчал с минуту, а потом протянул:

- Вот это штука... и сюжет какой... Хотя и не в современном духе. Как же я сразу не вспомнил!

- Что? - со страхом спросила Таня, встревоженная не словами - тоном, явственным ощущением, что Вадим оторвался от нее, отодвинулся, воспарил бог весть куда.

- А я же все знал. И ты, конечно, знаешь - Сашка рассказывал, что прадед у него - казачий полковник. Помнишь?

- Да. Конечно...

- А портрет его видела?

- Прадеда? Полковника Рубана? А что, есть портрет?

- В Эрмитаже. В галерее героев Отечественной. Кажется, восьмой в третьем ряду... Но это неважно.

- О Господи, конечно... - с облегчением вздохнула Таня, почувствовав, что "воспарил" Вадим не слишком, еще можно дотянуться, заставить почувствовать его тепло и нежность, найти необходимое единение, - помню, и еще свекровь рассказывала, что прадед в бою спас какого-то знаменитого генерала...

- Да. Генерала, графа Александра Николаевича Кобцевича. Командира полка кавалергардов, - улыбаясь и возвращаясь, Вадим притянул любимую к себе.

Таня благодарно припала к его губам - и вдруг отстранилась:

- Кобцевича? Это что - однофамильцы?

- Вряд ли... Когда я занимался двенадцатым годом, еще не знал твоего Сашу... Кобцевич похож - но не портретно. Или художник... нет, впрочем, не художник. За поколения размазался. Второе же сходство просто поразительное.