Анатолий Днепров - Мир, в котором я исчез

Часовой уже стоял не у изгороди, а ближе к зданию. Скала была черной на фоне темно-фиолетового горизонта.

Я смотрел в редеющий сумрак и думал о том, что здесь будет через четыре часа и что будет после взрыва. Сейсмические станции во всех странах зарегистрируют сотрясение земли. Сейсмологи по своим приборам легко определят место взрыва и нанесут его на карту. Они сопоставят характер сейсмической волны со всем тем, что им известно о землетрясениях, и без труда установят, что это было не землетрясение. Наше правительство будет все отрицать, и найдутся наши сейсмологи, конечно специально купленные для этой цели, которые будут доказывать, что никакого взрыва не было и все это — локальное землетрясение. Народы потребуют, чтобы к нам направили комиссию, чтобы убедиться в том, что действительно никакого взрыва не было. И тогда мы станем в негодующую позу и заявим, что это посягательство на наш суверенитет. Газеты пошумят, покричит радио, и все смолкнет. А мы будем некоторое время сидеть здесь и обрабатывать результаты наблюдения над подземным взрывом водородной бомбы нового типа. И это будет до тех пор, пока не подыщут или не выкопают еще одну пещеру под какой-нибудь скалой. И все начнется сначала…

Я увидел, что к часовому подошел полковник Джейкс, и они стали о чем-то говорить. Часовой несколько раз поворачивался к скале и махал рукой в ее сторону. Я оделся и спустился к ним.

— Бессонница? — спросил я Джейкса, закуривая.

— Кой черт! Сейчас мне позвонили и сообщили, что не вернулась автоматическая тележка.

— Как это не вернулась?

— Очень просто. Ее отправили в пещеру установить еще один дозиметр. И она, проклятая, не вернулась.

— Экая важность — автоматическая тележка! Целая скала взлетит на воздух, а тут — тележка.

— Наверное, у нее испортилось радиоуправление, — объяснил Джейкс.

— А если за ней кого-нибудь туда послать? — спросил я.

— Это невозможно. Приказано после двенадцати ночи к скале никого и ничего не допускать.

— Когда она уехала с дозиметром?

— В одиннадцать, — сказал Джейкс и выругался. — Нужно докладывать в центр.

Он зашагал к своему коттеджу, а я остался с часовым.

— Выскочила в темноте, как сумасшедшая, и помчалась. Вот техника!

— Ты о чем?

— Да об этой самой тележке. Бегает, как живая. И кто ее только придумал!

Стало совсем светло, и скала заиграла пурпурными и розовыми красками.

— Меня снимут с поста в половине десятого, — сказал часовой. — С этого момента никому не разрешается покидать помещение. Что вы там будете делать?

— Всякую всячину.

Я повернулся и увидел Боба. Он шел прямо ко мне, бодро шагая по песку.

— Ну и спектакль будет сегодня, правда. Боб?

— Точно, — ухмыльнулся он. — Дай-ка закурить.

— Я что-то не помню, чтобы ты раньше курил.

— Представь себе, редкий случай, когда курить предписывает медицина.

Я подумал о Маргарэт и решил, что Боб говорит в переносном смысле. Противно целовать курящую женщину, если сам не куришь.

— Вот в последний раз любуюсь скалой, — сказал я, протягивая ему зажигалку. — Тебе ее не жалко?

— Ну-ну, любуйся. А мне нужно до испытания принять уколы. — Боб заторопился обратно к зданию.

— Все в порядке, — подходя, сказал Джейкс — Решено пожертвовать тележкой. Через пару дней пришлют новую.

Я посмотрел на часы. Половина восьмого. Становилось жарко.

— А правда, что будет вроде как землетрясение? — спросил часовой у полковника.

— Вы слишком любопытны. Знаете, что за разглашение военной тайны…

Я так и не расслышал, какое наказание полагается солдату за разглашение военной тайны. Зато я знал, что полагается мне. Недаром, подписав контракт, одновременно я подписал и соответствующую клятву.

В баре я взял яичницу с беконом и кружку молока. Когда я вошел, Финн уже доедал свою порцию. После вчерашнего нос у него сильно распух. Он взглянул на меня красными от бессонницы глазами.

— Знаешь, в такой день стоит помириться. Я был просто пьян, — сказал я, подсаживаясь к его столику.

Он молча взял свой стакан с молоком и пересел к окну. Значит, здорово обиделся!

— Право же, Финн, прости. Честное слово, это потому, что я был пьян. — Я подошел и тронул его за плечо.

Он резко повернулся и процедил сквозь зубы:

— Есть вещи, которые не прощают до гроба!

— Ну, ударь меня, если тебе от этого станет легче.

— Плевал я на твой удар! Иногда слова бьют сильнее, чем кулаки.

Он залпом допил молоко и вышел. Что такого обидного я ему сказал?

— Мэг, что я наговорил вчера Финну?

Она посмотрела на меня усталыми глазами. Наверное, тоже не спала.

— С ним был нервный припадок. Вы вчера сказали ему что-то относительно цены за убийство новорожденных.

— Ну и что же?

— Ночью ему позвонили и сообщили, что его жена родила сына.

Я поперхнулся молоком. Какой же я идиот!..

— Я сейчас же пойду к нему, извинюсь и поздравлю его…

— Уже поздно, — сказала Маргарэт. — Через минуту вы должны быть на месте.

Действительно, зашипел репродуктор, и диктор бесстрастным голосом объявил:

— Операторам в течение тридцати секунд занять места у приборов.

— Когда испытания закончатся, я обязательно попрошу у него прощения, — сказал я, хватая Чикони за руку, как будто бы я был виноват перед ней.

Она слабо улыбнулась:

— Хорошо, идите. Пора.

— Боб на месте? — спросил я, шагая рядом с ней по коридору.

— Боб всегда на месте.

5

Это были проклятые минуты. Цокание хронометра по радио отдавалось где-то в самом сердце. Диктор деревянным голосом объявлял число минут, оставшихся до взрыва. Когда останется одна минута, он будет называть число оставшихся секунд. Я сидел у окна и, не мигая, смотрел на оранжевую скалу, которая сияла на солнце, как святая. Если верить библии, то над головами святых мучеников перед смертью вспыхивает сияние. Так оно было и сейчас. Я понимал, что сияние возникло оттого, что я слишком напряженно смотрел на оранжевую глыбу, и все равно она почему-то казалась мне сверхъестественной. Стало чудовищно тихо, как будто бы кругом все вымерло. Только хронометр по радио неумолимо щелкал.

«Шесть минут… Пять минут…»

Черт бы меня побрал за эту историю с Финном! Я вспомнил, что убийство новорожденного каким-то идиотским образом связано со взрывом под скалой. Сейчас Финн так же, как и я, сидит перед окном на первом этаже, смотрит на скалу и думает… О чем он сейчас думает? Конечно, о своем сыне, и о скале, и о том, что я ему вчера сказал. Оттого, что я точно знал, о чем в эти минуты думал Финн, мне стало еще более противно и даже страшно.