Георгий Гуревич - Записанное не пропадает

- Аргентина, вы обещали сдать всю полосу УВ к первому числу. Выполняете слово?..

- Филадельфия, вы задерживаете поясничные позвонки!..

- Мельбурн, я получил мизинец, спасибо. Все в порядке. Приступайте к безымянному пальцу...

- Осака, как у вас дела с гортанью? Микрофлора сложная? Так оно и должно быть. Неясность с ратозаписью? Хорошо, высылаю вам инструктора...

Сева беседует со всем миром, а Том безвыходно в лаборатории. Окружен приборными досками, индикаторными лампочками, проекторами, реостатами. Он занят ратомедицинскими машинами, ибо без техники нельзя прочесть ни единой записи. Ведь в одном мизинце Гхора сотни миллиардов клеток, и в каждой клетке триллион атомов, и каждый записан тысячью ратобукв. Записано, a прочесть нельзя: жизнь коротка, людей на планете мало.

Приходится обращаться за помощью к машинам.

Есть ратомашина читающая: она упрощает запись, распознает клетки. Следит за ратолентой вогнутым своим глазом и печатает лучом на фотонитке: н-н-н-н нервные

клетки, м-м-м - мышечные, к-к-к-к - костные, э-э-э -красные кровяные шарики, л-л-л - белые. Иногда попадается: ??? - нечто неизвестное машине, чаще всего незнакомые ей микробы. Их надо рассмотреть и вредные исключить. Зачем оживающему Гхору вредные микробы? (Тут, между прочим, возникают открытия. Найдены в записи неизвестные науке микробы. Вредные, бесполезные или нужные? Идет проверка. Молодой врач Носада пишет { ученый труд: "О штаммах микрофлоры в гортани Гхора".)

Есть ратомашина сличающая. Ей дается образец: нормальная, идеально правильная клетка, нормальное чередование, нормальная молекула. С нормой она сличает ратозапись, указывает отклонения. Отклонения нужно осмотреть внимательно не машинным - человеческим оком: какой в них смысл, полезны или вредны? Омертвевшие клетки долой, вклеим в ратозапись живые. Непонятное отклонение? Изучим. Не таится ли и здесь полезное открытие?

И есть, наконец, ратомашина печатающая, подобная читающей, но работающая противоположно - не от тела к записи, а от записи к телу. Она нужна, когда исследование закончено, составлен проект реконструкции мизинца, без вывиха и отека, без склеротических отложений, без мертвых клеток, составлен и переведен на машинный язык: м-м-м... к-к-к... э-э-э... Считывая эту диктовку, машина изготовляет по ней ратозапись, запись вставляется в ратоматор, мгновение - и мизинец готов. Еще месяц он живет в физиологическом растворе, проверяется, копируется, вновь режется хирургами. И наконец курьер увозит тяжелую коробку с ратозаписью в Серпухов, а Сева мажет красной краской еще несколько кубиков.

И странное дело: за всеми этими хлопотами исчез Гхор. Австралийцы думают о пальцах, японцы - о гортани, Сева-о кубиках, Том - о ратосчитывании, идут споры об органах и органеллах, нормальных и патологических, о срезе No 17/72, о слое УВ, о квадратике ОР-22. Гхор исчез. За деревьями нет леса.

В Австралии-левая рука, в Японии-горло, в Австрии - пищевод, а мозг - в Серпухове. Лада работает в отделе мозга. Перед ее столом экран, на нем амебообразные, с длинными нитями нервные клетки. И схемы молекул белковых и нуклеиновых с буквами АБВГВГАА и т. д. Лада-непосредственная помощница Зарека. Изучает часть мозга, связанную с переживаниями (эмоциями)-радостью, горем, надеждой, разочарованием, ликованием, страхом, любовью и гневом. Где-то здесь, в этой области она называется гипоталамической,- по мнению Селдома, прячется счетчик жизни, часы, отсчитывающие сроки молодости и старости. Если Солдом прав, работа Лады самая важная. Все труды пойдут прахом - австралийские и австрийские, если указатель счетчика не будет переведен на "молодость".

Суровая, осунувшаяся, еще более красивая, наклоняется Лада над микроскопом.

Ким думает про себя:

"Какая выдержка, какое долготерпение! Наверное, невыносимо тяжело все время иметь дело с мозгом мужа. Не предложить ли ей другое занятие?"

Но он деликатно молчит, не решает бередить раны.

А бесцеремонный Сева, тот спрашивает напрямик:

- Теперь ты знаешь тайные мысли мужа, Лада?

Ким ужасается. А Лада, к его удивлению, отвечает спокойно:

- Я не думаю об этом, Севушка. Для меня тут нет никакого Гхора. Гхор живет в моей памяти: он сила, он гений, он воля и характер. А здесь серое вещество, и я должна изучать серое вещество, чтобы вернуть силу, гений и нежность. Тут любви нет, тут нервные клетки. Это не стихи, это бумага, на которой они пишутся.

Месяцы шли, и рассредоточенный по миру Гхор постепенно собирался. Шкаф для ратозаписей наполнялся коробками, разборная модель стала красной почти вся. Белых кубиков не осталось совсем, желтых и голубых не так много, но почти все в мозгу. Тело Гхора можно было восстановить, но Гхора восстановить не решались. Мог получиться здоровый человек со старым мозгом, несчастный, даже больной психически.

Не в первый раз совершенство человеческого организма мешало медицине. Так было с несовместимостью тканей. У ящериц легко прирастали чужие ноги, у человека этого не получалось. И со счетчиком старости та же трудность.

Ведь у человека, кроме химической, кроме нервной, есть еще регулировка генетическая, эмоции, воля...

А в памяти перемены отмечались не только химически: там происходила перестройка, отростки нервных клеток перемещались, изменялись касания...

Если бы имелась запись мозга Гхора десятилетней давности, задача была бы проще: восстанови прежнее строение мозга - и все. Правда последние десять лет исчезли бы из жизни Гхора, он не знал бы даже о женитьбе на Ладе.

Однако ратозапись имелась только одна - посмертная.

По записи нашли разрушенные участки, но не было известно, что следует сделать их на месте.

Пробовали найти решение, сравнивая мозг Гхора с мозгом других людей молодых и стацых. Ратозапись впервые позволяла вести такие исследования без чужих несчастий - на снимках с живого мозга. Машины-ратосличители захлебывались от работы. Для проверки делались все новые и новые снимки, потоки фактов заводили в дебри новых проверок.

- Мы заблудились в мозгу,-жаловался Зарек.-У нас тысяча моментальных фотографий, а нам нужна кинолента, одна-единственная, история одного постепенно стареющего мозга. Тогда мы поймем, как идет процесс.

-- Но ведь старение продолжается лет двадцати,-ужаснулась Лада.

Зарек про себя подумал, что двадцать лет - не такой большой срок в науке, тем более для решения сложнейшей проблемы оживления, да еще с омоложением. Но вслух не сказал Ладе. Она работала с таким нетерпением, так уверенно рассчитывала на свидание с мужем. Как можно было ей сказать: "Не надейся. Встреча произойдет лет через двадцать... или никогда". Зарек ничего не сказал вслух. Лада сама докончила мысль: