Ллойд Биггл - Самая усталая река

Балконы ярусами поднимались вверх. Здесь сидели психические больные и неотрывно смотрели вниз, на арену. У большинства были бинокли. А на арене рядами лежали смертельно больные люди и умирали естественной смертью, как того требовал закон; умирали в агонии, без всякой медицинской помощи. Их извивающиеся тела корчились от боли, гулко отдавались стоны, крики и вопли. А пациенты отделения эмоциональной терапии — душевнобольные люди, которых общество изолировало от боли, страха, от всяких, по его мнению, вредных сильных переживаний и которым теперь показывали предсмертную агонию, называя это терапевтическим лечением. На них изливался адский поток человеческих мучений. Они сидели не шевелясь, полностью погрузившись в созерцание ужасающих страданий обреченных людей, корчившихся в предсмертных судорогах ради того, чтобы другие несчастные, лишенные возможности испытывать эмоциональные переживания, могли существовать.

Кровати с умирающими пациентами стояли внизу двумя рядами, разделенными проходом для медперсонала. Те психические больные, кому прописали более сильные эмоциональные нагрузки, ходили вдоль прозрачных стен с обеих сторон каждого ряда. Время от времени они вплотную прижимались к пластиковому барьеру и с выражением исступления на лицах наблюдали муки смерти.

Коннеджер всегда смотрел на эту сцену с чувством бессильной, оставлявшей в нем жгучую боль, ярости. Но в эту ночь его не покидало тревожное напряжение. Шесть пикетчиков, облаченных в одежды среднего медперсонала больницы, шли вдоль рядов кроватей. На парнях были светло-голубые брюки, куртки и шапочки; на девушках — такая же форма, за исключением традиционного головного убора медсестер. На всех были хирургические маски. В соседней палате действовали еще шесть человек. У каждого было пятнадцать минут, чтобы дойти до конца своего ряда и вернуться. Стел предупредила их. Пикетчиков было трудно отличить от настоящих медсестер, выполняющих свои обычные обязанности: одному пациенту протирали лицо, другому поправляли подушку, выпрямляли скрюченные ноги, накрывали измученное тело, а под конец вводили в мышцу предплечья пять кубиков тарменола.

Каждый из ребят должен был обойти двадцать пациентов — всего двести сорок человек в двух палатах. В отделение эмоциональной терапии поступали только те больные, чья смерть сопровождалась наиболее бурными агониями. Тем же, кому посчастливилось умереть без особых мучений, предоставлялась возможность принять смерть без свидетелей.

Коннеджер оглянулся на санитаров психиатрической службы. Они ничего не замечали, потому что смотрели на своих пациентов, а не на страдальцев, игравших роль лекарства в этой процедуре. Он не увидел ни одного психиатра. Они редко заглядывали сюда в этот час, хотя сеансы эмоциональной терапии проводились круглосуточно, — мучения умирающих людей не прекращались ни на миг.

Коннеджер переключил свое внимание на одного из переодетых пикетчиков. Его действия выглядели уже вполне профессионально — доведенные до автоматизма равнодушные движения медицинского работника, занятого обычным делом и знающего, что глубина мучений несчастных не изменится независимо от того, будет он сочувствовать им или нет. Его левая рука касалась лба, расправляла одеяло, а правая тем временем вводила в мышцу иглу шприца, впрыскивая снадобье, потом выдергивала иглу и клала шприц обратно на небольшую тележку, которую он толкал перед собой. Орудие смерти было почти незаметно.

В другом проходе одна девушка добралась до конца ряда и направилась назад. Коннеджер взглянул на часы. Ребята действовали быстрее, чем он ожидал.

С волнением он взглянул на пациентов, которым уже сделали укол. Если реакция на лекарство наступит слишком быстро и их агонизирующие тела затихнут до того, как пикетчики выйдут из комнаты, произойдет катастрофа. Психические больные непременно взбеленятся. Коннеджер уже однажды наблюдал подобный бунт, когда на арене скончались сразу трое, лишив таким образом пациентов отделения эмоциональной терапии полноценного сеанса.

Но реакции не было — пока не было. Семь минут. Все пикетчики шли уже в обратном направлении, обрабатывая пациентов противоположного ряда. Пять минут. Четыре.

Коннеджер покинул балкон и прежним путем отправился в главное здание больницы. Когда он открывал вторую дверь, прозвучал сигнал общей тревоги. Не обращая на него внимания, он хладнокровно запер за собой дверь, бегом спустился по лестнице и, отперев склад, пошел открывать ту дверь, через которую проникли пикетчики.

Стел и еще одна девушка вышли, еле волоча ноги. Обе сорвали с себя маски: девушка прижала свою ко рту, сдерживая рвоту. Их бледные лица были усеяны капельками пота. Коннеджер проводил их на склад, и они, не успев закрыть за собой дверь, принялись срывать униформу. Быстро прошел один из парней и тоже исчез в комнате. Потом еще один. Остальные в спешке догоняли своих товарищей. Коннеджер насчитал двенадцать человек и запер дверь. Пошел к служебному люку и откинул крышку. Переодевшись, пикетчики один за другим быстро подходили к люку и спускались вниз. Коннеджер влез последним, предварительно закрыв дверь склада и выбросив униформу в люк прачечной. Спустя несколько минут он привел пикетчиков к тоннелю, и они начали поспешно пробираться через него.

Он достал из кармана передатчик, который издал резкий и громкий сигнал еще до того, как Коннеджер настроил его.

— Коннеджер слушает.

— ЧП! — задыхаясь от волнения, проговорил его помощник. — Пикетчики подняли бунт. Аргорн отключила систему жизнеобеспечения у пациентки 7-Д-27-392А. Директор хочет видеть вас.

— Что касается пикетчиков — это пустяк. Вы взяли Аргорн?

— Да, но…

— Значит, пусть у врачей болит голова. Мы свое дело сделали. Скажите директору, чтобы весь находящийся в больнице персонал спустился в отделение безнадежных, пусть медсестры этого отделения оторвут задницы от стульев и отправляются на свои рабочие места. Срочная тревога! Сообщение только что поступило, и я сам займусь им. О пикетчиках забудьте, меня не вызывайте.

Он положил передатчик в карман и, пригнувшись, вошел в тоннель. Когда он вывел пикетчиков из здания подстанции, они сняли перчатки и возвратили их ему.

— Это было ужасно, — сказала Стел. А потом добавила: — Спасибо.

— Обойдите здесь и присоединяйтесь к своим, — отрывисто сказал Коннеджер.

Они растворились в ночной темноте.

Коннеджер вернулся назад, запер все двери, уничтожил следы. Он бросил в печь для сжигания мусора перчатки и смотрел на них, пока те не исчезли в огне. Потом он вылез через люк на первый этаж здания и достал передатчик.