Христа Вольф - Опыт на себе

Если вы все это так понимаете, профессор, то вы правы, шутливо утверждая, что наша наука - хоть и дама, но обладает мужским мозгом. Годы жизни ушли у меня на то, чтобы приобщиться к образу мышления, высшие добродетели которого - невмешательство и невозмутимость. Ныне я пытаюсь вновь получить доступ во все заброшенные было уголки моего внутреннего мира. Вас удивит, но помочь мне в этом может язык, ибо его происхождение связано с той поразительной сутью человека, для которого слова судить и любить сливались в одно слово "полагать". Вы постоянно выговаривали мне за сожаление о безвозвратно утраченном. А меня все равно волнуют судьбы некоторых слов, и все равно больше всего на свете я мучаюсь от желания увидеть вновь в братском единстве слова "ум" и "разум", ведь некогда, пребывая в сумбурно-созидательном лоне языка, они, пока мы их навек не разлучили, означали одно и то же...

Никогда бы я, Иначек, не посмел называть предметы теми же словами, какими называл их, будучи женщиной, если бы мне пришли на ум другие слова. Правда, я помнил, что значил для нее "город": бездна вновь и вновь ведущих к разочарованию, вновь и вновь зарождающихся надежд. Для него же - иначе говоря, для меня, Иначека, - город значил скопление неисчерпаемых возможностей. Он - иначе говоря, я, Иначек, - был опьянен городом, тот внушал ему, что он обязан здесь все и вся завоевать, а женщина во мне еще не разучилась умело напоминать о себе или в зависимости от ситуации отходить в тень.

Эпизод из моей автопрактики вас не убедит, но, быть может, позабавит. О том, что женщины плохо ориентируются и потому, даже имея хорошие навыки вождения, никудышные водители, сказал мне в первый же час занятий мой инструктор, желая подготовить к противоречивым реакциям водителей и пешеходов - как женщин, так и мужчин на женщину за рулем. Это сбило меня с толку в вопросах, в которых прежде, как мне казалось, я хорошо разбиралась, и я уже начала смиряться с мыслью, что водить машину дело нелегкое. Пока меня в начале второй недели моего мужского существования на середине оживленной Александерплац не подвел мотор. Тут мне не оставалось ничего другого, как застопорить движение и покорно ждать свистков, презрительного пожатия плеч регулировщика, бешеного воя сирен за моей спиной и язвительных выкриков проезжающих водителей. И потому, когда полицейский свистком и жестом закрыл движение в моем ряду, спустился из своей будки и поинтересовался, в чем загвоздка, уважительно называя меня при этом "хозяин", когда два-три водителя других машин без лишних слов оттащили мою злополучную машину с перекрестка и никто не выказал ни малейшей охоты удовлетворить мою жгучую потребность в поучениях, головомойке и штрафе, я решил, что грежу. Поверите ли, с тех пор я без труда ориентируюсь на улицах!

Но вернемся к моей планете. В какой части протокола должен был я отметить ощущение, ничем, правда, не доказуемое, что мне, теперь мужчине, стало куда легче переносить тяготы земной жизни? В той, где записано, как однажды вечером на пустынной улице в двух шагах от меня упала в обморок юная студентка? Чувствуя почему-то укоры совести, я помог ей встать, подвел к скамье и предложил - ведь это же само собой разумеется отдохнуть в моей квартире, расположенной неподалеку. В ответ, возмущенно оглядев меня с ног до головы, девица назвала меня "наивным". Позже я заглянул в словарь. "Наивный" значило когда-то "природный, естественный". Мог ли я распространяться перед девушкой о природном дружелюбии или о естественной готовности оказать помощь ближнему без того, чтобы не усугубить ее ожесточение против нас, мужчин? Я имел несчастье сослаться на ее "положение"; ее беременность каждая женщина заметила бы с первого взгляда. Но я не был женщиной, и потому она, выказав мне лишь свое глубокое презрение (Что еще за положение!), просто-напросто отшила. Меня как громом поразило, и я впервые в жизни обиделся за мой пол. Что же вы с нами сотворили, спрашивал я себя, если мы из мести запрещаем вам быть с нами дружелюбными? Незавидной казалась мне ваша участь: с головой погруженные в бесчисленное множество различных видов полезной деятельности, вы бездеятельно наблюдаете, как слова "мужество" и "мужчина", происходящие от одного корня, невозвратно отдаляются друг от друга.

Невозвратно - это сказала Крена; я не столь категоричен. Она пришла ко мне на семнадцатый этаж, чтобы слить свою меланхолию с моей. Рюмка вина, музыка, а то и телевизор, бывало, помогали нам в этом. Телевизор продемонстрировал нам жизненные проблемы перегруженной заботами учительницы, матери троих детей, флегматичный муж которой был конструктором предметов домашнего обихода. Автор фильма, к сожалению женщина, приложила все силы, пытаясь потребным ассортиментом кухонных и бытовых машин наладить и выполнение плана на заводе мужа, и семейную жизнь учительницы. Крена невольно задалась вопросом: нельзя ли объяснить ее личное невезение в жизни тем обстоятельством, что конструкторы предметов домашнего обихода - большая редкость? Последний раз она прогнала долговязого курчавого парня, которого в течение двух месяцев находила не слишком противным, за его неспособность быть взрослым. Крену выводят из себя все матери, имеющие сыновей; она собирается даже писать руководство по воспитанию, первая фраза которого будет звучать так: Дорогие матери, ваш ребенок хоть и мальчик, но в конце-то концов тоже человек. Воспитывайте его так, чтобы позволить своей дочери выйти за него замуж.

Не стану расписывать подробно, как мы вместе придумали еще две-три фразы, которые и записали на клочке бумаги, как, вовсю разойдясь, перебивали друг друга и смеялись друг над другом, как Крена забавлялась, называя меня без конца моим мужским именем (послушай, Иначек!), и как она потом сожгла наши записки в пепельнице, потому что нет ничего смешнее женщин, пишущих ученые трактаты, - всего этого я расписывать не буду. Упомяну только, что я сказал: женщин? А ведь вижу здесь мужчину и женщину! И что при этом мне удалось придать вопросу именно ту интонацию, которую женщина в этот час вправе ждать от мужчины. И что она перестала болтать, сказала всего два-три слова, жаль, мол, что мы знакомы с прежних времен. И что я прикоснулся к ее волосам, они мне всегда нравились: такие гладкие, темные. И что она еще раз сказала: послушай, Иначек.

- Послушай, Иначек, сдается мне, что у нас ни черта не выйдет. Хотя очень может быть, в этом чертовом препарате твоего профессора есть что-то хорошее... Для других, - продолжала она. - И на тот случай, если известные способности мужчин будут и дальше хиреть, как и способность познавать нас в буквальном и в библейском значении этого слова. Он познал жену свою... Да, выше всего мы ценим радость быть познанными. Но вас наши притязания повергают лишь в смущение, от которого вы спасаетесь, укрываясь за грудами тестов и анкет.