"На суше и на море" - На суше и на море. Выпуск 23 (1983 г.)

– Остап! Лови!

Зайцы испугались криков, заметались, словно путали следы на черной вспаханной земле, потом помчались все разом, как спущенная со своры стая собак, и исчезли в завалах.

И тогда на просеку выскочили олени. Рогатые самцы, а за ними ланки с оленятами бежали прямо на десантников. Звери обезумели от страха и удушливой гари, наполнявшей воздух. Десантники посторонились, чтобы дать стаду пройти. Изящно перескочив барьер из поваленных стволов, пятнистые животные слились с таежной зеленью.

Немного в стороне через просеку ковылял мишка в опаленной местами шубе.

– Михайло Иванович! Милости просим! - кричал Остап.

– Уймись ты, подранок, - цыкнул на него Спартак.

Но Остап заорал еще громче:

– Хлопцы, зырьте! Наш, в тельняшке!

– Тише ты, дурило! Это же властелин тайги!

– Иди, бери голыми руками, как бельчонка, - слышалось с разных сторон.

– Его нельзя. Он в Красную книгу записан. Уссурийский тигр, - отозвался Спартак.

Могучий зверь легко перескочил через завал, вильнув полосатым хвостом, и вышел на Просеку, осторожно, по-кошачьи грациозно ставя лапы на черную землю, словно боясь их запачкать. Величественно продефилировал мимо десантников.

– Ишь, зазнался, полосатый! Тельняшка-то твоя, как у зебры!

Тигр не оглянулся и исчез.

– Сдается мне, есть еще один зверь, записанный в книгу, - заметил Спартак.

– В Красную?

– Нет, скорее в «черную». Только не знаю, где его найти, как следствию помочь.

– Сам найдется, - заверил Остап. - Побродит, побродит, да к нам и выйдет о двух ногах, как миленький.

Но никто «о двух ногах» не вышел на Новую Просеку. Хромой был где-то далеко.

Генерал обходил отряды. Спартак вскочил, приложив руку к берету:

– Разрешите доложить, товарищ генерал. Задание выполнено.

– Потерь нет? - спросил Хренов.

– Есть один раненый.

– Что? Укрылся плохо? Комом земли или веткой задело?

– Никак нет, товарищ генерал, бельчонок укусил.

– Хорошо, что не тигр, - улыбнулся генерал.

Едва Хренов обошел отряды, появился огонь.

С шипением, с дымовой завесой, посланной ветром вперед, шел огонь в атаку на дерзких людишек, издали пугая душной гарью.

И затрещали в тайге залпы невидимых ружей, заухали взрывы лопающихся стволов, взвивались огненные фонтаны, как от разорвавшихся снарядов. Стихия огня рванулась вперед и налетела на… пустоту. И замерла, кружась в ярости на месте. Хотела захватить завалы поверженных деревьев, но, присыпанные землей, они не желали загораться. Побежали было, как по бикфордовым шнурам, струйки дыма по оставшимся кое-где полосам жухлой травы, но скоро сникли, зачадили. И тогда в бессильной злобе огненная стихия попыталась опалить людей лютым жаром, задушить гарью и дымом. Но ребята в тельняшках только посмеивались, отплевывались и чихали.

И не смогла пройти огненная злость через преграду, не прорвалась к великой таежной стройке.

И уже в бессильном бешенстве ринулся пожар вместе с переменившимся ветром на восток.

Тамара пришла ко мне на дачу, как обещала, со Спартаком и Остапом, получившими внеочередной отпуск.

Остап, знакомясь, уверял меня, что он специалист по всему внеочередному (может, он имел в виду наряды?) и необыкновенному.

– Вот Тамара-то у нас! Она необыкновенная! Потому и пожар у нее на холсте, как заправский. Обжечься можно.

– Мы сравним, - сказал я. - Этот камин у себя в комнате я сложил сам. Мы разожжем дрова. Сейчас найду спички.

– Не надо, - остановил меня Спартак. - Там, на таежном пожарище, нашли обугленные человеческие кости и остатки котомки с несгораемым контейнером, спрятанным когда-то в двойном дне.

– Что же в нем было?

– Корни женьшеня и вот это. - И он протянул мне пластинку. - Кладите под дрова и ударьте ее поленом.

Я так и сделал. Пластинка съежилась, как живая, и воспламенилась. Дрова разом разгорелись.

– Теперь рассказывайте, - приказала мне «княжна». И я рассказал, что «услышал» от «говорящего холста».

– Все это поведал холст? - спросила Тамара, когда я кончил.

– Значит, и про Спартака и Остапа он рассказал? Правда, я думала о них, когда писала этюд.

– Но откуда вы узнали, что преступник хромой? - спросил Спартак.

– А это не так? - осведомился я.

– Дело в том, что среди обугленных костей сохранился протез. Заграничный. Так что все сходится и здесь. И про генерала нашего и про профессора тоже похоже, - как бы вслух думал Спартак. - Ну тридцать три богатыря - это для красного словца…

– А сам генерал Хренов не придет сюда? - забеспокоился Остап.

– Да ты что? Он же в дивизии остался. Ему внеочередной не положен!

– Нет, почему же, - возразил я. - Генерал-полковник Хренов вполне может прийти. Он ко мне заходит. Соседи. Рассказывал и о своем однофамильце молодом.

– Вот почему у вас все так правдиво, - заключил Спартак.

– А вот и неправда! Поймал я его, поймал фантаста! - закричал Остап. - Как там у вас сказано? «Припадая на левую ногу?»

– Да, кажется, на левую.

– А вот и неверно! Протез-то нашли с правой ноги! Эге! Неправильно это у вас! - И Остап поднял палец.

– Я не виноват, - усмехнулся я. - Это холст! Ведь в нем события отразились как бы в зеркальном изображении.

– А вы мне нравитесь, - сказала художница. - Я нарисую вам еще что-нибудь. И вы будете рассказывать мне.

Я был счастлив.

МИХАИЛ ГРЕШНОВ. ГАЛИ

«Это не было сном».

Стоит ли писать дальше? Гордеев откладывает перо. У него лаборатория, тема «Деятельность подкорковой области мозга». Ведутся интересные опыты. Есть результаты, почти готовый доклад. Через месяц он должен выступить на ученом совете.

«Не было сном». Может быть, зачеркнуть написанное? Гордеев один в лаборатории. Сотрудники давно ушли домой. В окнах васильковое весеннее небо. Мартовский вечер.

«Исключительный случай для науки - ничто, - думает Гордеев, наблюдая за тем, как в окнах гаснет голубизна. - Нужно подтверждение его. Или отрицание. Третьего в исследовательской работе не дано».

Опыты подробно фиксируются. Гордеев перелистывает лабораторный журнал. Последний опыт - двадцать второй. Глаза привычно бегут по строчкам. Все здесь известно, вытвержено наизусть. И все-таки надо перечитать еще раз. Гордеев закрывает журнал и кладет в портфель. Нет, не сейчас, дома.

За порогом Гордеева встретил долгий сибирский вечер. По горизонту синь, проколотая золотом первых звезд. Над вершинами сосен - здания института в лесу.