Сергей Герасимов - Две новеллы о корабле и человеке

– Я жив?

Глупейший вопрос.

– На девяносто процентов, – отвечаю. – Или на девяносто пять.

– Почему ты не сделал этого сразу?

– Передумал, – отвечаю, – Есть новая идея. Ты жертвовал ради этого ребенка жизнью, пусть и он пожертвует ради тебя кое-чем.

– Это не он, а она. Это девочка.

– Да, я знаю, девочка. В этом-то и дело. Сейчас обьясню. Информацию от тебя я уже получил, на остальное мне глубоко плевать. Не хочу никого ни убивать, ни миловать.

– Но остается проблема.

– Ха-ха, – говорю, – переведем вопрос в другую плоскость. Вся проблема была в том, что вас двое. Но ведь не обязательно делать из двух человек одного.

Можно сделать трех.

– Что трех? – он не понимает.

– Сделай с ней ребенка. Сойдет даже хиленький зародыш. Тогда вас будет уже трое, в некотором смысле. Двоих планета отправит в будущее, а ты останешься со мной. Я дам тебе еще два месяца жизни, а ты, в благодарность за это, будешь со мной разговаривать и изливать душу в мои микрофоны, пока я не усну. Ты будешь моей маленькой пожилой Шехерезадкой. Я не хочу валяться в одиночестве на поверхности этого полудохлого и безмозглого реликта.

– Что бы я ни расказывал тебе, ты все равно останешься пуст, как пивная банка.

Он пытается меня разозлить.

– Это не имеет значения, – отвечаю.

– Это подло.

– Нет, разумно.

Он продолжает сопротивляться.

– Я стар.

– Я тебя тонизирую и приведу в порядок. Если дело в гормонах, то гормонов в тебе будет больше, чем в юном бычке.

– Она не согласится.

– А ты постарайся. Так лучше для вас обоих.

– Я не думаю.

– Ты вообще плохо думаешь. Если не постараешься, я вас заставлю.

Или ты хочешь, чтобы я оплодотворил ее искусственно, как свиноматку? Кстати, тебе нравится ее попка? Должна нравиться, если ты мужчина.

Я отпускаю старика. Пусть погуляет и подумает. Завтра начнем терапию.

Массаж, витамины, энзимы, пересадка надпочечников, психокоррекция. Это же весело, в конце-то концов. А, как ты думаешь, планета? Я влючаю связь. Но планета молчит. Еще четыре с половиной часа планета молчит.

– Они приняли яд, – наконец сообщает она.

– Кто это «они»?

– Они оба.

– И ничего нельзя сделать?

– Уже ничего.

– И ты позволила?

– Да.

– Это было глупо.

– Да нет, по-моему, нормально, – отвечает планета. Эта груда металлолома смеет иметь собственное мнение, хотя она лишь немногим умнее людей.

Планета отключатся. Больше она не станет со мной разговаривать. Теперь она заснет на очередные многие тысячи лет. Эй будут сниться люди, которых она призвана спасти, люди, которых она спасла, будут смеяться и порхать пчелками над бутонами одуванчиков; люди, которых она все же угробила, будут плыть по реке слез и бросать на нее укоряющие огненные взгляды. Что-то вроде этого. У нее свои проблемы, у меня свои. Впрочем, проблем-то уже не осталось.

Информация найдена и записана, от людей я избавился. Хотя хотелось бы по-другому. Мне кажется, они на меня обиделись. Они просто не умеют просчитывать варианты, вот в чем их беда. Одна смерть всегда меньшее зло чем две. Даже простая арифметика для людей великовата, как шапка навырост – все время спадает с головы.

Я просматриваю инфракамерами все сотни километров моих темных коридоров, хотя знаю, что никого и ничего там уже нет. В моих внутренностях уже живет пустота, она проникает во все, она пускает корни и побеги, оплетает мой мозг, я наливаюсь ею доверху, как бутыль чернилами. Никого и ничего. Лишь сонмища скелетов топорщат густые заросли ребер; из них я выжег остатки органики, чтоб избежать гниения. Никого и ничего. Знаю и все равно ищу. Я не хочу оставаться один. Я еще никогда не был один. Это не страшно, это просто необычно и глубоко. Хочется делать странные вещи. Включить сирену, например. Или сложить пирамиду из камней. Или читать стихи. Это успокаивает – пустота отступает на несколько шагов, как хищник от зажженного факела. Я выбираю в памяти самые древние созвучия, написанные невероятное количество тысяч лет назад, на языке, смысл которого навсегда утерян. Я не знаю о чем они, но мне нравится их звучание. Мне нравится, как они замирают в пустоте. В этом мире слишком много пустоты. Пустота пустот и снова пустота – вот сущность этого пространства и времени. Пустота – вот бог этого мира. Пустота и тлен. И, может быть, стихи – отраженное бессмертие. Я медленно читаю стихи, написанные сотни тысяч лет назад, и в конце каждой сроки слушаю, как вибрирует полированый уголь тишины. двадцатый век обпился крови и в тьму отпал, как сытый змей, над океаном новых дней восходит невозможность боли, невероятность будущих смертей…