Генри Каттнер - Все тенали бороговы...

Синие глаза Скотти выразили беспредельную искренность.

– Я?

– Подумай. Я уверен, что ты вспомнишь.

– А-ах. Ах это! Не делал я его.

– Ему, – машинально поправила Джейн.

– Ну, ему. Честно. Я только дал ему посмотреть свой телевизор, и он… он испугался.

– Телевизор?

Скотт достал стеклянный кубик.

– Ну, это не совсем телевизор. Видишь?

Парадин стал разглядывать эту штуку, неприятно пораженный увеличительными стеклами. Однако он ничего не видел, кроме бессмысленного переплетения цветных узоров.

– Дядя Гарри…

Парадин потянулся к телефону. Скотт судорожно глотнул.

– Он… он уже вернулся?

– Да.

– Ну, я пошел в ванную. – И Скотт направился к двери. Парадин перехватил взгляд Джейн и многозначительно покачал головой.

Гарри был дома, но он совершенно ничего не знал об этих странных игрушках. Довольно мрачно Парадин приказал Скотту принести из его комнаты все игрушки. И вот они все лежат в ряд на столе: кубик, абак, шлем, кукла и еще несколько предметов непонятного назначения. Скотту был устроен перекрестный допрос.

Какое-то время он героически лгал, но наконец не выдержал и с ревом и всхлипываниями выложил свое признание.

После того как маленькая фигурка удалилась наверх, Парадин подвинул к столу стул и стал внимательно рассматривать Коробку. Задумчиво поковырял оплавленную поверхность. Джейн наблюдала за ним.

– Что это, Денни?

– Не знаю. Кто мог оставить коробку с игрушками у ручья?

– Она могла выпасть из машины.

– Только не в этом месте. К северу от железнодорожного полотна ручей нигде не пересекает дорога. Там везде пустыри, и больше ничего. – Парадин закурил сигарету. – Налить тебе чего-нибудь, милая?

– Я сама. – Джейн принялась за дело, глаза у нее были тревожные. Она принесла Парадину стакан и стала за его спиной, теребя пальцами его волосы.

– Что-нибудь не так?

– Разумеется, ничего особенного. Только вот откуда взялись эти игрушки?

– У Джонсов никто не знает, а они получают свои товары из Нью-Йорка.

– Я тоже наводил справки, – признался Парадин. – Эта кукла… – он ткнул в нее пальцем, – она меня тревожит. Может, это дело таможни, но мне хотелось бы знать, кто их делает.

– Может, спросить психолога? Абак – кажется, они устраивают тесты с такими штуками.

Парадин прищелкнул пальцами:

– Точно! И слушай, у нас в университете на следующей неделе будет выступать один малый, Холовей, он детский психолог. Он фигура, с репутацией. Может быть, он что-нибудь знает об этих вещах?

– Холовей? Я не…

– Рекс Холовей. Он… хм-м-м! Он живет недалеко от нас. Может, это он сам их сделал?

Джейн разглядывала абак. Она скорчила гримаску и выпрямилась.

– Если это он, то мне он не нравится. Но попробуй выяснить, Денни.

Парадин кивнул.

– Непременно.

Нахмурясь, он выпил коктейль. Он был слегка встревожен. Но не напуган – пока.

Рекса Холовея Парадин привел домой к обеду неделю спустя. Это был толстяк с сияющей лысиной, над толстыми стеклами очков как мохнатые гусеницы нависали густые черные брови. Холовей как будто и не наблюдал за детьми, но от него ничто не ускользало, что бы они ни делали и ни говорили. Его серые глаза, умные и проницательные, ничего не пропускали.

Игрушки его обворожили. В гостиной трое взрослых собрались вокруг стола, на котором они были разложены. Холовей внимательно их разглядывал, выслушивая все то, что рассказывали ему Джейн и Парадин. Наконец он прервал свое молчание:

– Я рад, что пришел сюда сегодня. Но не совсем. Дело в том, что все это внушает тревогу.

– Как? – Парадин широко открыл глаза, а на лице Джейн отразился ужас. То, что Холовей сказал дальше, их отнюдь не успокоило.

– Мы имеем дело с безумием. – Он улыбнулся, увидев, какое воздействие произвели его слова. – С точки зрения взрослых, все дети безумны. Читали когда-нибудь «Ураган на Ямайке» Хьюза?

– У меня есть. – Парадин достал с полки маленькую книжку. Холовей протянул руку, взял книгу и стал перелистывать страницы, пока не нашел нужного места. Затем стал читать вслух: – «Разумеется, младенцы еще не являются людьми – это животные, со своей древней и разветвленной культурой, как у кошек, у рыб, даже у змей. Они имеют сходную природу, только сложнее и ярче, ибо все-таки из низших позвоночных это самый развитый вид. Короче говоря, у младенцев есть свое собственное мышление, и оно оперирует понятиями и категориями, которые невозможно перевести на язык понятий и категорий человеческого мышления».

Джейн попыталась было воспринять его слова спокойно, но ей это не удалось.

– Вы что, хотите сказать, что Эмма…

– Способны ли вы думать так, как ваша дочь? – спросил Холовей. – Послушайте: «Нельзя уподобиться в мыслях младенцу, как нельзя уподобиться в мыслях пчеле».

Парадин смешивал коктейли. Он сказал через плечо:

– Не слишком ли много теории? Насколько я понимаю, вы хотите сказать, что у младенцев есть своя собственная культура и даже довольно высокий интеллект?

– Не обязательно. Понимаете, это вещи несоизмеримые. Я только хочу сказать, что младенцы размышляют совсем иначе, чем мы. Не обязательно лучше – это вопрос относительных ценностей. Но это просто различный способ развития… – В поисках подходящего слова он скорчил гримасу.

– Фантазии, – сказал Парадин довольно пренебрежительно, но с раздражением из-за Эммы. – У младенцев точно такие же ощущения, как у нас.

– А кто говорит, что нет? – возразил Холовей. – Просто их разум направлен в другую сторону, вот и все. Но этого вполне достаточно.

– Я стараюсь понять, – сказала Джейн медленно, – но у меня аналогия только с моей кухонной машиной. В ней можно взбивать тесто и пюре, но можно и выжимать сок из апельсинов.

– Что-то в этом роде. Мозг – коллоид, очень сложной организации. О его возможностях мы пока знаем очень мало, мы даже не знаем, сколько он способен воспринять. Но зато доподлинно известно, что, по мере того как человеческое существо созревает, его мозг приспосабливается, усваивает определенные стереотипы, и дальше мыслительные процессы базируются на моделях, которые воспринимаются как нечто само собой разумеющееся. Вот взгляните, – Холовей дотронулся до абака, – вы пробовали с ним упражняться?

– Немного, – сказал Парадин.

– Но не так уж, а?

– Ну…

– А почему?

– Бессмысленно, – пожаловался Парадин. – Даже в головоломке должна быть какая-то логика. Но эти дурацкие углы…

– Ваш мозг приспособился к Эвклидовой системе, – сказал Холовей. – Поэтому эта… штуковина вас утомляет и кажется бессмысленной. Но ребенку об Эвклиде ничего не известно. И иной вид геометрии, отличный от нашего, не покажется ему нелогичным. Он верит тому, что видит.