Уильям Тенн - Хранитель

Я догадываюсь, почему он не принимает пищу у обслуживающего робота, которого я включил для этого. Вероятно, это вызвано предрассудками его родителей: думаю, он никогда еще не встречался с механическим обслуживанием. Так что ест он только из моих рук.

Это уже само по себе достаточно обременительно, но я обнаружил еще, что его нельзя оставлять одного под присмотром робота-сиделки. Несмотря на то, что он умеет только ползать, делает он это с удивительной скоростью и то и дело исчезает в темных коридорах Музея. У меня тут же включается сигнал тревоги, и мне приходится прерывать свое обследование гигантского дворца Далай-ламы в Потале и нестись из Лхасы через весь земной шар обратно в Музей.

А после этого у нас еще уходят часы на его поиски. У нас — это у меня и всех находящихся в моем распоряжении роботов. Слава богу, что я еще могу полагаться на антропометр. Это восхитительное приспособление быстро указывает нам направление. Я возвращаю его в манеж и, если еще не наступило время кормежки, могу ненадолго вернуться на Тибетское плато.

В настоящее время я пытаюсь соорудить для него что-то вроде огромной клетки с автоматическим обогревом, туалетом и защитными устройствами против животных, насекомых и рептилий. И хотя это отнимает у меня очень много времени, я надеюсь, что оно будет потрачено не зря и даст свои результаты.

По-прежнему неразрешимой остается проблема с питанием. Единственный выход, предлагаемый литературой по этому вопросу, — это морить его голодом, если он отказывается принимать пищу в предлагаемом виде. Однако после краткого эксперимента, в котором ребенок проявил полную решимость умереть, я сдался и теперь вынужден каждый раз кормить его сам.

Вся беда в том, что я не знаю, кого винить. Став Хранителем еще в ранней юности, я не видел никакой необходимости в воспроизводстве себе подобных. Меня никогда не интересовали дети. Я мало что о них знаю и не испытываю к ним никакой привязанности.

Я всегда считал, что моя точка зрения прекрасно выражена в «Пире» Сократом: «Кто по прочтении Гомера, Гесиода и других великих поэтов согласится иметь обычных детей из плоти и крови? Кто не уподобится им в создании таких же чад, доставивших им вечную славу и память?.. Никогда в честь смертных не возводились такие храмы, какие высятся во славу их порождений».

К несчастью, нас на Земле осталось всего лишь двое — этот ребенок и я. Мы с ним оба обречены на гибель, и оба идем в одной упряжке. И все сокровища мира, которые еще неделю назад принадлежали мне одному, теперь, по крайней мере отчасти, принадлежат и ему. Жаль, что мы не можем с ним обсудить стоящие перед нами проблемы, — я бы занялся этим не только ради достижения взаимоприемлемого решения, но и просто из удовольствия. Я пришел к выводу, что начал вести этот дневник от охватившего меня бессознательного страха, когда обнаружил, что после отлета Утвердителей остался в полном одиночестве.

Я чувствую, как изголодался по беседе, по возражениям и контраргументам, с помощью которых можно оттачивать свою мысль. Но, несмотря на то, что этот ребенок, согласно литературе, может заговорить в любой момент, нас поглотит катастрофа задолго до того, как он научится полемизировать со мной. Это грустно, но неизбежно.

Какая ирония судьбы! Я снова лишен возможности заниматься изучением искусства, к которому так стремился. Я старый человек и мог бы быть свободен от обязанностей. Я положил всю свою жизнь на то, чтобы добиться этой привилегии. Все это чрезвычайно удручает меня.

А беседа! Могу себе представить собственный разговор с Утвердителем, окажись он здесь. Какая скука, какой биологический идиотизм! Какое воинствующее невежество в нежелании даже видеть красоту, созданную представителями его собственного вида на протяжении семидесяти тысяч лет! Максимум, что ему известно, если, допустим, он европеец, — это отрывочные сведения о его современниках. Что он может знать, например, о китайской живописи или наскальных рисунках? Будет ли он в состоянии понять, что в каждом течении были свои периоды примитивизма, за которыми следовала эпоха буйного расцвета, затем объединение художественных достижений и усиление формализма, что завершалось декадентством и вырождением, а за этим неизбежно следовали новые периоды примитивизма и расцвета? Сможет ли он осознать, что это повторялось снова и снова во всех основных культурах, так что даже такие выдающиеся гении, как Микеланджело, Шекспир или Бетховен, повторятся, может, в несколько ином виде, по завершении полного цикла? Что в различные периоды расцвета древнеегипетского искусства там были свои Микеланджело, Шекспиры и Бетховены?

Как Утвердитель может понять это, если у него нет даже самого общего представления об этих эпохах? Когда они покинули погибающую солнечную систему, нагрузив свои корабли исключительно полезными предметами? Когда они запретили своим отпрыскам сохранить детские сокровища, опасаясь, что те станут сентиментальными и не смогут приступить к колонизации Проциона XII без слез и сожалений и о погибшем мире, и об оставленном щенке?

И все же история играет потрясающие шутки с человеком! Им, бросившим свои музеи и сохранившим лишь бесстрастные микрофильмы, свидетельствующие о том, что им принадлежало, еще предстоит узнать, что человека нельзя лишать сентиментальности. Их мощные мрачные корабли, перенесшие их в чуждые миры, станут музеями прошлого, постепенно разрушающимися на инородной почве. Их жесткая функциональность станет источником нового вдохновения и алкоголических слез.

Боже-боже, что со мной творится? Как я разгорячился! А ведь я всего лишь хотел объяснить причину своего раздражения.

29 мая 2190 года.

Я принял несколько решений. Не знаю, удастся ли мне осуществить самое главное из них, но я попытаюсь. Больше всего теперь я нуждаюсь во времени, так что буду делать меньше записей в этом дневнике, если мне вообще таковые удастся делать. Постараюсь быть как можно более кратким.

Начну с самого незначительного: я решил назвать мальчика Леонардо. Не знаю, почему я решил дать ему имя в честь человека, который, с моей точки зрения, несмотря на все свои таланты или, скорее, благодаря им, стал самым выдающимся неудачником во всей истории искусства. Зато Леонардо был всесторонне развитым человеком, каковыми никогда не были Утвердители… и каковым, как я начинаю догадываться, не являюсь и я сам.

Кстати, мальчик уже откликается на свое имя. Он еще не может сам его произнести, но это просто поразительно, как он его различает. К тому же…

Но я продолжу.

Я решил попробовать улететь с Земли… вместе с Леонардо. Причины, заставившие меня прийти к этому, сложны и разнообразны, не уверен, что я даже до конца их все понимаю. Но одно я знаю точно: я несу ответственность за чужую жизнь и больше не могу закрывать на это глаза.