Александр Плонский - По ту сторону Вселенной

- Не знаю! Ничего не знаю! "Главное, Крил не изменил своим принципам, нашим принципам", - так сказала Джонамо. И это были ее единственные слова, когда она узнала о гибели мужа. Потом замкнулась. Как будто заперла душу на замок, а ключ уничтожила.

- Это пройдет, - успокоил доктор.

- Не знаю... - повторила Энн. - Джонамо не такая, как все. Крил называл ее "моя инопланетяночка", не раз говорил, что она словно спустилась на Мир с горных высей пространства и времени - то ли из прошлого, то ли, наоборот, из непредставимого будущего.

- Крил был старше ее?

- Да, вдвое. Они и поженились-то не как все. Отказались от компьютерного прогноза и теста на совместимость, проигнорировали генный контроль.

- Значит, любили друг друга, - со странной интонацией произнес доктор Нилс. - Сейчас это большая редкость... Большинство людей понимают любовь утилитарно.

- Только любовь?

Старик промолчал.

- Теперь вы видите, что случай с Джонамо совершенно особый? И все еще считаете, что нужно обратиться к меомедам?

- Да нет, не считаю. Но мне нужно подумать. Помолчим немного, хорошо?

Наступило продолжительное молчание. Казалось, доктор Нилс рассматривает комнату, подолгу останавливаясь взглядом, то на старинном столике с изогнутыми ножками, то на кристаллотеке, вмещающей по меньшей мере сто тысяч томов, спрессованных в микроскопические мнемоблоки, то на объемный портрет стройного моложавого мужчины - такие "фантомные", имитирующие натуру изображения были в ходу четверть века назад. Но все это лишь проплывало в сознании старого доктора, не вызывая ассоциаций.

И вдруг его взгляд задержался на полированном деревянном предмете, контуры которого едва угадывались в затемненном углу комнаты. Нилс приблизился к нему. Под пальцами, привыкшими к безразличной прохладе пластокерамики, древесина налилась теплом и, казалось, чуть шевельнулась, оживая.

- Что это? - спросил старик.

- Наша семейная реликвия, старинный звуковоспроизводящий аппарат, пояснила Энн. - Ему больше ста лет.

- И он... работает? - заинтересовался Нилс.

- Вряд ли. По крайней мере, на моей памяти его не включали. А что, это важно?

- Вы позволите? Я попробую...

- Да, конечно, - в голосе Энн прозвучали нотки обиды, но старый доктор не обратил на это внимания или сделал вид, что не обратил.

- Вот мы его сейчас полечим... - бормотал он, раскрывая чемоданчик с миниатюрной диагностической аппаратурой, инструментами и лекарствами, словно перед ним был измученный болезнью человек. - А знаете, я ведь прежде, чем стать врачом, зарабатывал себе на хлеб... хе-хе!.. ремонтируя антикварные приборы. Это легче, чем ремонтировать людей, уж вы мне поверьте.

- Я не понимаю! - не выдержала Энн. - Неужели сейчас, в такую минуту...

- Вы уж простите стариковскую причуду. Да и не совсем это причуда. Вот мы его включим и посмотрим, что из этого выйдет. Да, кстати, Джонамо дома?

- И да, и нет.

- Как прикажете понимать?

- Сама Джонамо здесь, а ее душа... Словом, включайте, не стесняйтесь. Пусть все сотрясается от грохота, она не услышит.

- Посмотрим, - проговорил доктор, поворачивая пусковой рычажок.

Комнату наполнили мягкие мелодичные звуки. Они медленно набирали силу, искали и находили друг друга, соединяясь в созвучия. Лавина звуков ширилась, и встречная волна, зарождаясь в сердце Энн, стремилась им навстречу.

Внезапно женщина вздрогнула. Проследив за ее взглядом, Нилс обернулся. На пороге, отодвинув рукой тяжелую портьеру и держась за нее, стояла красавица - так определил старый доктор, хотя сразу же отметил, что ничто в ней не соответствовало классическим канонам красоты: острые плечи, высокий выпуклый лоб, над ним копна темных волос.

Глаза удлиненные, черные, немигающие были устремлены на Нилса, и тот с трудом выдерживал их проницательный взгляд. Лицо, словно списанное с древних миниатюр: черты ломкие, кожа смуглая, гладкая, без румянца и, контрастом, яркие пунцовые губы и черные, полукружьями, брови.

Порознь все это показалось бы ему неправдоподобно утрированным, а в совокупности создавало впечатление человеческой глубины и значительности, поразительной одухотворенности и непохожести на других людей.

"Вот тебе и стрекозка!" - подумал он.

- Я помню вас еще ребенком, Джонамо.

- И я помню вас, доктор Нилс.

- Рад это слышать. Вы... любите музыку?

- Нет.

- Неужели эти звуки оставляют вас равнодушной?

- Но разве они музыка? Я понимаю под музыкой разновидность математических игр. Ее создают по образцу компьютерной программы. Разница лишь в том, что вместо обычного дисплея используется электронно-акустическая система, звукотрон.

- Бедные люди, до чего они дошли! - прошептал про себя доктор, но Джонамо расслышала.

- Вам жаль людей? Разве люди нуждаются в жалости?

- Кроме музыки разума, - уклонился от ответа Нилс, - есть еще музыка чувств, воспринимаемая сердцем. Увы, сейчас ее мало кто способен услышать...

- Это она?

Энн изумленно посмотрела на дочь: впервые за целый год Джонамо проявила к чему-то интерес!

- Да, вы слышите настоящую музыку. А то, что считали музыкой, ничего общего с ней не имеет. Чтобы творить такую "музыку", достаточно навыков общения с компьютерами. А этими навыками обладают все. С младенческих лет. Потому что единственной обязательной грамотностью осталась грамотность компьютерная. Из эстетической категории музыка превратилась в интеллектуальную. Главным сделался формальный подход: как поизощреннее составить программу, чтобы получился музыкальный кроссворд, сложнейшее дифференциальное уравнение, чреватое неслыханными звукосочетаниями!

- Как все это неожиданно... - словно самой себе сказала Джонамо.

- Неожиданно для вас, - уточнил Нилс. На самом же деле ничего неожиданного в перерождении музыки нет. Когда-то искусство было камертоном культуры, а эмоции - ее движущей силой. Музыка вдохновляла людей на благородные поступки. Концертам сопутствовали особая приподнятость атмосферы, шумные аплодисменты, крики "браво" и цветы...

- Я читала, что это объяснялось искусственно создаваемым экстазом.

- Скорее, взаимодействием биополей музыканта и публики. Их резонанс замыкал накоротко души того, кто играл, и тех, кто слушал.

- Как же случилось, что люди утратили это душевное богатство?

- Трудный вопрос... - покачал головой старый доктор. - Проще всего сказать, что люди стали суше, рациональнее. Но почему? Склонен винить в этом науку. Возьмем, к примеру, все ту же музыку. Столетие назад научно-технический прогресс наделил ее электронным могуществом. Электроника позволяла музыкантам обходиться минимумом средств при максимуме звуковых эффектов. Казалось, в развитии музыки обозначились новые горизонты. Хе-хе! Если бы так... Сначала в дополнение к обычным музыкальным инструментам стали использовать электронные синтезаторы, которые могли неотличимо имитировать любой тембр. Потом предприимчивые... музыкоделы сообразили, что незачем копировать звучание отдельных инструментов: синтезатор мог заменить весь оркестр.