Сергей Синякин - Шпион божьей милостью, или Евангелие от ФСБ

— Райское блаженство! — Длиннорыл фыркнул в стакан и макнул в коньяк рыло. — Ты мне, Смоляк, всех ихних гурий и праведниц посули, я распятие целовать стану, воду святую выпью, а в рай не пойду!

— Что так? — с показным равнодушием спросил Смоляк, пытаясь наколоть на вилку скользкий солёный грибок.

— У них же там сплошной учёт! — Длиннорыл хлебнул коньячку, красные глазки его привычно увлажнились и заблестели. — Даже формулировка такая есть, мол. Рай — это учёт и контроль. Ты думаешь, что у них, скажем, захотел гурию, иди и пользуйся? Вот тебе! — Длиннорыл сложил когтистую лапу в непослушный кукиш. — У них, браток, на гурий талоны, на амброзию и нектар — талоны… А ведь моча, Смоляк, никакой крепости, сам пробовал… На арфы у них списочная очередь, хитоны раз в год выдают. Коньяк пить — грех, водочка и самогон — вообще подсудное дело. Застукают, тут же в Чистилище отправят, херувимам на воспитание. Ты, Смоляк, в Раю не был, а мне приходилось, когда я в демонах внешних сношений служил. А собрания ихние? — Длиннорыла скривило. — Не хочешь идти на собрание, так заставят! Шесть часов в сутки у них распевание псалмов и гимнов. Распевание, говорю, а не распивание! Славословиями приходится заниматься, а то ведь в нелояльности уличить могут. Не-ет. — Длиннорыл погрозил пальцем, плеснул себе в стакан и ткнулся и пряную жидкость розовым мокрым пятачком. — Ихняя жизнь не для чертей. Мы — черти простые, а там за карты — в Чистилище, за журнальчики невинные, — он ткнул лапой в порнографический хлам, — в Чистилище! Ляпнешь что-нибудь про… нимбоносца… вообще хана

Длиннорыл откровенничал. Новоявленному демону любопытно было слушать откровения старого черта, а контрразведчик, ещё живущий в нём, морщился — не о том, не о том беседа шла! И все прикидывала гэбэшная душа демона, как ей направить разговор в нужное русло.

Длиннорыл ещё больше понизил голос.

— Этот… с нимбом… думаешь, он сам безгрешный? Во! — Кукиш снова ткнулся в рыло демона Смоляка. — Этот его голубок, так он и не голубь даже, а истинный бык-производитель, только с крылышками. Кого он только матерью не объявлял, а сам лишит бабу невинности и фр-р-р… — Длиннорыл неопределённо махнул лапой, — ворковать о непорочном зачатии. И кровушка на нём, гадом буду. Помню, один поэт о нём всю правду узнал и поэму правдивую написал…

— Что за поэт?

Длиннорыл задумался.

— Не помню, — признался он. — Курчавенький такой, смуглый. Предок у него ещё из эфиопов был, а поэма «Гаврилиада» называлась. А вот как зовут… — Длиннорыл опять задумался, потом безнадёжно махнул рукой. — В общем, когда этот узнал, поэта смугленького под пулю по его указанию подставили. Этот, который поэта замочил, у нас посмертное отбывает. Данко его фамилия. А сам он блондин. Такие вот, брат, дела!

— А наш? — провёл очередную разведку Смоляк.

— Наш… — Длиннорыл положил мохнатую лапу на плечо товарища. — Ты, Смоляк, случаем, не стукач?

— Нет, — чистосердечно и почти правдиво ответил за демона полковник Двигун. За годы службы в ГБ полковник вербовал не одного информатора, но сам ни на кого не работал. Разве что начальству докладывал о грехах сослуживцев. Но это он совершал по долгу службы, а потому подобные действия к стукачеству он не относил.

— Я тебе так скажу. — Длиннорыл пьяно покачнулся. Чеканность первоначальных формулировок исчезла, перед полковником сидел быстро пьянеющий алкаш, каких Сергей Степанович немало повидал в московских забегаловках. — Все они одним миром мазаны. Кто он, наш-то? Падший Ангел, понял? Ан-гел! Бог его попёр, когда они во взглядах на эволюцию не сошлись. А потом, конечно, Мария… Баба, я тебе скажу, не для плотника, конечно. Поначалу ей тот мозги непорочным зачатием пудрил, голубка своего подсылал. А наш, он попроще действовал, он женщин получше знал, ещё с Евой Адаму рога наставлял! М-да… Говорят, этот самый Сын, он нашему сын, а тому, значит, как и Иосифу, — пасынок…

Длиннорыл снова прильнул к стакану.

— Эх, братан, — прохрипел он. — Мне такие тайны ведомы, что меня давно уже могли того… Например, спящему в ухо святой воды капнуть, или ещё каким способом… Веришь?

— Верю, — сказал Смоляк. — Длиннорыл, а святая вода… она что, действительно опасна?

— Ты откуда взялся, дурилка? — Старый черт на мгновение протрезвел.

— С рудников, — сказал по легенде Смоляк.

— Конечно, — видимо, позавидовал Длиннорыл, — откуда у вас на рудниках святой воде взяться? Эта самая святая вода, брат, честному демону аннигиляцией грозит. С-слышал про такое? Долбанёт так, что от любого чёс-стного черта только мокрое мес-сто останется. С-страшнее с-святой воды только святой лёд бывает или, скажем, с-сущ-шеная пятка левой ноги п-праведника…

Смоляк понятливо кивал, с ужасом припоминая, в каком углу его кожаного передника вшита ампула со святой водой. Шерсть на нём встала дыбом, и это могло бы вызвать подозрения Длиннорыла, но старый черт уже не обращал на перепуганного демона внимания. Уткнувшись рылом в тарелку с грибами, бывший демон внешних сношений спал и постанывал во сне. Хвост его судорожно подёргивался, ноздри его ставшего фиолетовым пятачка со свистящими хрипами выдыхали алкоголь.

Смоляк снова представил себе, что произошло бы, разбейся ампула, зашитая в переднике, и холодные мурашки забегали под его снова вставшей дыбом шерстью.

10

Иуда, облачённый в белую хламиду, прогуливался по райским кущам, держа под мышкой золочёную арфу. Был кариотянин в прекрасном настроении и с нетерпением ждал начала вечери. Немного смущала Иуду встреча с Петром. Тот, кто за ночь трижды отрёкся, вполне мог сделать это и в четвёртый раз. Но равви виднее. Сам Иуда решил просто держаться подальше от неразумного апостола.

Мимо пролетели несколько ангелов из добровольного общества содействия Божьему промыслу. Иуда присел в тени кипарисов, ударил по струнам арфы и запел девятнадцатый псалом Давидов. Добровольные помощники собрались уже лететь дальше, когда молодой, а потому и самый ретивый агнец Божий узрел, что певец нарушает установленный в Раю тихий час. Мгновенно вся стайка спланировала вниз.

— Нарушаем? — молодецки повёл крылами старший.

— Господа славлю, — кротко сказал Иуда.

— В тихий-то час?

— Славословие времени не знает, — с достоинством заметил Иуда. — Слова сами из души рвутся.

— Может, пусть поёт? — робко сказал пожилой и тихий ангел с калмыцки раскосыми глазами.

— Да ты что? — напустились на него остальные. — Гавриил что сказал? Нарушающий Божий установления есть тайный враг Господа и слуга Лукавого!