Игорь Ткаченко - Путники

— Ну и что?

— Как что?! Корешки-то эти где растут? — хозяин выжидательно уставился на Джурсена, но тот промолчал. — В Запретных Горах они растут, каждому известно! Значит, что? Значит, сам он ходил туда или приятели его, отщепенец, значит, предатель!

— Поспешили вы, — сказал Джурсен. — Я слышал, их можно и в саду выращивать, способ какой-то есть.

Хозяин на секунду смутился, но тотчас возразил с прежней убежденностью:

— И пусть в саду! Хоть у себя под кроватью! Семена где брал? Опять там же — в Запретных Горах.

Значит, ходил туда или хотел пойти, значит, предатель нашего общего дела. Не пойму я их, господин послушник, и не понимал никогда. Чего им надо, чего воду мутят? Хорошо нам здесь или не очень, здесь наш дом, здесь живем мы и жить будем до самой смерти. Зачем идти куда-то? Не пойму. Это ж не только сделать, но и подумать страшно — идти в Запретные Горы. Из дома. Насовсем.

Джурсену надоела эта болтовня, и он спросил:

— Значит, страшно подумать?

— Еще как страшно! — с воодушевлением воскликнул хозяин. — Ведь сказано же у святого Гауранга: «здесь наш дом».

— Значит, все-таки думали, раз знаете, что страшно? — настаивал Джурсен. — Хоть раз, а? Ну признайтесь, хоть один-единственный раз думали? Собраться эдак поутру и махнуть, а уж там… или парус поставить на лодку, не обыкновенный парус, а побольше, и в сторону восхода, а?

Лицо хозяина разом посерело, толстые щеки обвисли и задрожали, он тоскливо оглянулся и залепетал:

— Вы не подумайте чего, господин послушник. Да разве ж я похож… я и налоги всегда исправно… а чтоб такое! Да вы меня столько лет знаете, ведь знаете, да? Да приди мне такая мысль поганая, да я б сам себя первый, чтоб, значит, других не заразить. Да разве ж я похож…

Джурсену стало вдруг отчаянно скучно. И еще противно, будто в паутину влез.

— Не похож, это верно, — сказал он.

— Так ведь и я о том же! — обрадовался хозяин. — Я что, я как все, плечом к плечу с соседями, все как один. — А если с отщепенцем этим поспешили, так исключительно из лучших побуждений, на благо нашему общему дому и светлому делу Очищения!

Хозяин бормотал что-то еще, чрезвычайно лояльное, но Джурсен его уже не слушал. Не тот случай, чтобы слушать. И всегда-то он был не впереди и не сзади, а точнехонько посредине, с соседями, такими же, как он, в высшей степени благонадежными. Ходили они по Городу с ломиками и ломали стены и перегородки несколько лет назад, потом деяние это единодушно осудили, и опять-таки снова ходили по Городу, но теперь уже с мастерками и носилками и перегородки восстанавливали, а сейчас вот в едином порыве горят готовностью способствовать Очищению. С какой стороны ни глянь — образец, надежда и опора. Золотая середина.

— …На празднике обязательно буду, удачного вам Очищения, господин послушник, да хранит вас святой Данда! — полетело в спину Джурсену, но стоило ему отойти чуть подальше, как подобострастная улыбка сползла с лица хозяина, бровки вернулись на свое обычное место, щеки подобрались, и он сплюнул на землю, но тут же, опасливо оглядевшись, затер плевок башмаком и плотно прикрыл за собой дверь.

— Рассвет скоро! — загрохотал в доме его голос. — Сколько же спать можно, так и Очищение проспите!

…Джурсен поежился от предутренней прохлады, плотнее запахнул плащ и по узкой мощеной улочке направился в сторону возвышающейся над Городом громады Цитадели. Он беспрепятственно миновал Южные ворота и пересек внутренний дворик. Стражник у входа в башню святого Гауранга мельком взглянул на протянутый ему жетон с выгравированной на нем птицей и прогудел:

— Удачного Очищения, господин послушник. Проходите.

Джурсен сунул ему в руку монету и стал подниматься по крутым ступенькам лестницы, спирально вьющейся внутри башни. Чем выше он поднимался, тем большее волнение охватывало его. Так бывало с ним всегда, но сегодня особенно. Ведь не скоро, очень не скоро он сможет повторить этот путь и уж, конечно, не сможет преодолеть его так быстро.

Он поспел вовремя. Запыхавшись, с сильно бьющимся сердцем он перепрыгнул через последние ступеньки, и ветер тугой волной ударил его в лицо, разметал волосы, крыльями захлопали за спиной полы плаща.

Тут, на верхней площадке башни святого Гауранга, всегда был ветер. Но это был совсем не тот ветер, что внизу, задыхающийся в узких ущельях улочек. Это был чистый свободный сильный ветер, напоенный ароматами трав и цветов, родившийся на снежных вершинах Запретных Гор, или густой и солоноватый на вкус, пробуждающий в груди непонятную тревогу и ожидание — морской.

Юноша едва успел отдышаться, как глубокий низкий звук, родившись в Цитадели, медленно поплыл над Городом, возвещая о начале нового дня, Дня Очищения. Звук плыл и плыл над дворцами и лачугами, пятачками площадей, торговыми рядами, мастерскими ремесленников, над узкой песчаной полосой, где у самой воды в свете факелов копошились плотники, заканчивающие последние приготовления к торжественной церемонии Посвящения и Сожжения Кораблей, над крохотными лодчонками вышедших на утренний лов рыбаков, и люди, заслышав этот звук, поднимали головы и долго прислушивались, пока он не затихал вдали.

Повернувшись лицом к морю, Джурсен ждал. И вот небо в той стороне порозовело, разделяя небо и море, показался краешек солнечного диска, и к берегу побежала из невообразимой дали трепетная пурпурная дорожка. Тотчас вспыхнула и засияла огромная снежно-белая птица на шпиле Цитадели, но во сто крат ярче, так что больно было глазам, чисто и пронзительно засверкали вершины Запретных Гор на горизонте.

Джурсен закрыл глаза и подставил лицо ветру и полетел. Тело его стало невесомым, из груди рвался ликующе-победный крик, и хлопали, хлопали, хлопали за спиной крылья.

Но вот снова раздался звук из Цитадели, и полет прекратился. Джурсен ощутил прочный настил, на который он крепко опирался обеими ногами. И еще ощутил страшную пустоту, заполнившую вдруг его душу, ноги его подкосились, и он медленно, как старик, держась за кованый поручень, стал спускаться.

Он понял, что никогда больше не позволит себе подняться на верхнюю площадку башни святого Гауранга и встретить восход солнца и увидеть, как первые его лучи зажгут белым пламенем вершины Запретных Гор. Это было прощание.

Больше прощаться было не с кем и не с чем.

— Святой Данда! — взмолился юноша. — Дай мне силы справиться с искушением, дай мне силы стать таким, как все. Дай мне силы!

Стыд и тоска жгли его сердце.

Он не такой, как все, годы послушничества пропали даром, не смогли вытравить в нем язву тягчайшего из пороков — жажду странствий.