Геннадий Емельянов - Истины на камне

- Лезь в шлюз.

Набрал дыхания. Киберы освободили от скафандра сперва лицо, и я услышал с замиранием сердца десятки звуков. Над пляжиком с легким шорохом сочился ветер. Слышался же пуще всего холодящий душу стон. Он был всюду, этот стон, а исходил вроде бы снизу. Я потряс головой и расставил ноги пошире, чтобы железные труженики быстрее стаскивали с меня синтетическую шкуру. И вот скафандр лежит, распластанный, облепленный погибшей мелкотой, в основном насекомыми самого причудливого строения. Впрочем, мне некогда было рассматривать скафандр, я поднялся и тут, не ведаю, как получилось, слегка вдохнул благословенного воздуха благословенной Синей. В нос мне шибанула такая вонь, что я нырнул в шлюз с величайшей поспешностью, ударился лбом о притолоку и заорал Голове:

- Пропусти без дезинфекции!

- Нельзя, - ответил Голова.

- Тупица!

- Нет, я умный.

Я задыхался, закатывал глаза, хватался руками за живот; запах был до того мерзостный, что я просто не знал, с чем его сравнить.

- Да быстрей же!

Потом я почти всю ночь стоял под душем, забыв про еду, забыв начисто, что я тот самый представитель человечества, которому довелось увидеть воочию братьев по разуму. Биологический анализатор утверждал, будто от меня уже ничем не пахнет, но я беспрестанно нюхал руки и был уверен; душ не помогает.

- Шок, - определил биологический анализатор. - Типичный шок. Потрясение, Ло.

Он был, наверно, прав, но я опять и опять бежал в душевую и подставлял голову под благодатную воду родной Земли. Я мылся почти сутки и едва не протер кожу до дыр. Ничего не помогало.

2

Обшивка танкетки была вся в размытых пятнах, и опять вспомнился мне пронзительный и ни с чем не сравнимый запах, будь он неладен! Но надо заставить себя ни о чем постороннем не думать. Сосредоточим внимание на чем-нибудь другом. Снова я услышал холодящий душу стон и осенился догадкой: так плачет песок. Как живой плачет - неутешно.

Начинался рассвет.

Джунгли молчали. Рассвет здесь, кажется, никого не удивляет, и встречают его скромно, не то что у нас, на моей Земле. У нас поутру поют птицы. И солнце у нас другое - большое и великодушное.

Я постоял возле танкетки.

Справа были джунгли, слева - речка, она шумела на камнях и поблескивала. Впереди начинались холмы, за холмами ждали меня чудеса - там были люди. Может быть, такие же, как я, может, немного другие. Но мы поймем друг друга обязательно и всенепременно!

Я подумал, не впервые, между прочим: "Почему здесь нет дождей?" Только подумал и увидел на обзорном стекле скафандра мелкие капли, увидел, что даль замутнена. Дождь сеялся скупо и устало. Так падает на Земле грибной дождик, но дома у нас он приносит совсем другое настроение. - Представилось вдруг, как заблудшая тучка, лужица на фоне пронзительной синевы, мимоходом и лукаво брызнет водичкой и убежит, а сосновый бор остается умытый и весь в иглах света. И запахи-то, запахи! Земляникой пахнет, мхом, истомной прелью. И капли дождя, отражая вселенную, падают, громко ударяясь о лопухи.

Благословенная Земля моя, как ты далека и желанна!

Да пребудет с тобой покой.

- Я поехал, Голова.

- Доброго пути, Ло.

Ехал я два часа по холмам, поросшим невысокой скудной травой синего цвета. Трава росла не сплошь, а пятнами и была жесткой, будто железо; я это чувствовал, потому что стебли касались стенок танкетки с тугим шорохом, Киберы успели поставить новое обзорное стекло в моем вездеходе, и даль я видел неохватно. Впереди дымились паром джунгли, ближе ко мне была река, в которую, вероятно, впадает ручей, текущий возле гондолы. Непрыткий дождь истаял, трава блестела, блестели и следы гусеничных траков, проложенные мною два дня назад. Мои следы уже стирались, но я прокладываю новые. Здесь будет много моих следов, если я вернусь: риск все-таки есть, потому что я пренебрег инструкциями, предписывающими осмотрительность и постепенность. Инструкции предписывают ждать, а ждать-то как раз я и не могу. При мне нет оружия, кроме ножа, подаренного когда-то одним человеком, которому я помогал пасти лошадей.

То был старик, с маниакальным упорством отрицающий блага цивилизации. Он хотел жить, как жили его далекие предки, и отвоевал себе такое право, сын степей, потомок кочевого племени, берущего начало чуть ли не от монголов. Старик сказал мне, когда расставались:

- Возьми вот, парень, нож. Я скоро помру. Нож этот старше Земли, он дамасской стали. У меня нет сыновей, нет внуков, я один. Ты не суетился и не мешал мне. Возьми на память.

Я взял.

Старика звали Муртаза. Я его почему-то боялся. Он был чужой, как далекое прошлое, но с ним хорошо молчалось.

Я подъезжал к долине Цветов, откуда так позорно бежал недавно; я немало размышлял о своем приключении и пришел к выводу, что цветы таким способом защищаются; выпрыскивают жидкость, которая имеет свойство привлекать все живое, и тот, кто дерзнет притронуться к холодной плоти и несказанной красоте белого дива, поплатится головой, никак не меньше, потому что все жаждут отведать пахучего нектара. Я остановил танкетку поодаль, чтобы еще раз осмотреть долину. Цветы росли редко и вразброс, без системы. Остановился еще и затем, чтобы поискать дорогу, минующую это страшное место, и направил танкетку влево по откосу, но тут же притормозил и не сразу догадался, почему притормозил. Я давно заметил какое-то мельтешение среди Белых Цветов, но не придал сперва этому никакого значения. Бывает так: ты еще не уяснил ничего, подчиненный порыву, но в глубине сознания уже вспыхивает догадка, возникает из ниоткуда уверенность, что в догадке той ты не ошибся, просто не мог ошибиться. И еще ты почему-то уверен: это уже было. Когда-то было. Здравый же смысл твердит: такого не могло быть. Никогда, Я приник к окуляру видоискателя большой разрешающей силы. Долина стала наплывать, приближаться в мельчайших подробностях. Даже ворсинки, на цветах я мог теперь рассмотреть. По телу пробежал озноб; я увидел глаза - они были коричневые, широко расставленные, они смотрели в какую-то точку сосредоточенно и жестко. Я откинулся на спинку сиденья, подышал глубоко, с интервалами, и опять приткнулся к окуляру.

Их было трое - невысоких, с плоскими затылками и вытянутыми головами. Они имели темную кожу синеватого отлива. Сквозь кожу рельефно проступали мышцы. Они скользили среди цветов с грацией хищников и почти не оставляли на песке следов. Шли они цепочкой друг за другом. Передний нес палку метров трех длиной, загнутую на конце, будто клюв птицы. Двое сзади чуть подгибались под тяжестью мешков, сшитых из шкур. Мешки были, похоже, пустые, но тяжелые. Они часто останавливались, рвали траву, нюхали ее и бросали наземь.