Джордж Мартин - Портреты его детей

Настроение Ричарда Кантлинга заметно улучшилось. Вчерашний разговор превращался в приятное воспоминание. Он выбросил его из головы и до конца дня писал письма своему агенту и издателю. Под вечер, приятно подустав, он с удовольствием выпил чашку кофе с кремовым пирожным, припрятанным в морозильнике. Потом отправился на свою ежедневную прогулку и добрых полтора часа бродил над речными обрывами, освежаемый прохладным ветром.

Когда он вернулся, на крыльце его поджидала большая квадратная бандероль.

Он прислонился к стулу и откинулся на кожаную спинку своего кресла, чтобы получше рассмотреть. Ему было немножко не по себе. Портрет обладал несомненной силой. Он почувствовал шевеление в паху, брюки стали неприятно тесными.

Портрет был... ну... откровенно эротичным. Она лежала в кровати большой старинной кровати, точь-в-точь как его собственная. Она была совсем голой и, лежа на боку, глядела через плечо. Вы видели гладкую линию ее позвоночника, изгиб правой груди. Большой, упругой и очень красивой груди с напряженным соском в бледно-розовом кружке. Она притягивала к подбородку смятую простыню, прятавшую, впрочем, очень мало. Волосы у нее были медно-золотыми, глаза - зелеными, а улыбка - дразнящей. Юная нежная кожа чуть порозовела, точно после жарких объятий. В центре правой ягодицы был вытатуирован крохотный символ мира. Она, несомненно, была совсем юной - Ричард Кантлинг прекрасно знал, насколько юной. Ей едва исполнилось восемнадцать. Девочка-женщина, запечатленная в божественном промежутке между невинностью и опытом, когда секс - чудесная увлекательнейшая новая игрушка. О да. Он знал о ней очень много. Он знал ее близко-близко. Сисси. Он повесил ее портрет рядом с портретом Хью.

Кантлинг назвал этот роман "Увядшие цветы". Его издатель предпочел "Черные розы" - более интригующее, объяснил он, более романтично и зазывно. Кантлинг возражал, отстаивая художественность образа, но был вынужден уступить. Потом, когда роман попал в списки бестселлеров, у него хватило честности признать, что он ошибался. Брайену он тогда послал бутылку его любимого вина.

Этот роман по счету был четвертым и знаменовал его последний шанс. "Болтаясь на углу" получил прекрасные отзывы и разошелся очень недурно, однако следующие две книги критики разнесли вдребезги, а читатели не заметили. Надо было найти что-то новое, и он нашел. "Черные розы" вызвали споры. Одни критики пришли в восторг, другие прониклись к роману омерзением, однако он раскупался, раскупался, раскупался и вышел в мягкой обложке, что в совокупности с продажей прав на экранизацию (снят фильм так и не был) впервые избавило его от финансовых забот. Наконец-то они получили возможность внести аванс за дом, отдать Мишель в частную школу и поставить ей на зубы дорогостоящие пластинки. Остальные деньги Кантлинг вложил как сумел выгоднее. Он гордился "Черными розами" и радовался успеху романа, который создал ему репутацию.

Хелен яростно возненавидела роман.

В тот день, когда он исчез с последнего места в списке бестселлеров, она не сумела скрыть злорадства.

- Я знала, что там ему не удержаться! - сказала она.

Кантлинг сердито бросил газету.

- Он там удерживался очень долго! Какая муха тебя укусила? Когда мы еле сводили концы с концами, тебе это не слишком нравилось. Девочке нужны пластинки на зубы, девочке нужна школа получше, девочке не следует каждый день питаться чертовыми бутербродами с арахисовым маслом и студнем. Ну, теперь все это уже позади, а ты злишься еще больше. Похвали меня хоть немного. Разве тебе нравилось быть женой неудачника?

- Мне не нравится быть женой порнографа, - окрысилась Хелен.

- А пошла ты! - сказал Кантлинг.

Она ехидно ему улыбнулась.

- Было бы на что! Ты меня неделями не замечаешь. Тебе больше нравится трахаться со своей Сисси.

- Ты что, с ума сошла? - Кантлинг уставился на нее. - Это же персонаж в моей романе, и все.

- Иди к черту! - в бешенстве крикнула Хелен. - Говоришь со мной как с идиоткой. По-твоему, я не умею читать? По-твоему, я ничего не понимаю? Я прочла твою дерьмовую книжку. И я не дура. Марша, жена, тупая невежественная занудная Марша, жующая жвачку мышка Марша, эта корова, эта язва, эта зубная боль - это же я! По-твоему, у меня соображения не хватает? Так хватает! И у всех моих подруг тоже хватает. Они все меня ужасно жалеют. Ты меня любишь ровно столько, сколько Ричардсон любил Маршу! Ах, Сисси просто персонаж в романе! Как бы не так! Как бы не так! Хелен заплакала. - Ты в нее влюблен, чтоб тебя черт побрал! Она твоя маленькая онанистичная мечта. Если бы она сейчас сюда вошла, ты меня сразу бы бросил, как Ричардсон бросил добрую старую Маршу. Скажешь, нет? Вот попробуй сказать нет!

Кантлинг смотрел на жену, не веря глазам.

- Я не верю! Ты ревнуешь к персонажу в моей книге. Ты ревнуешь к женщине, которой никогда не существовало.

- Она существует у тебя в голове, а для тебя это важнее всего. Конечно, твою книжонку раскупали нарасхват. Ты думаешь, из-за твоего мастерства? Только из-за секса, только из-за него!

- Секс составляет важную часть жизни, - объявил Кантлинг. - Для искусства это вполне законная тема. Ты хочешь, чтобы я задергивал занавес всякий раз, когда мои персонажи ложатся в постель? Ты этого хочешь? Умение принять сексуальность как она есть - это тема "Черных роз". Естественно, она требовала откровенности в выражении. Не будь ты такой отпетой ханжой, ты бы сама это поняла.

- Я не ханжа! - вскрикнула Хелен. - Не смей называть меня так. - Она схватила тарелку с остатками завтрака и швырнула в него. Он уклонился, и тарелка разбилась об стену. - Если мне не нравится твоя грязная книжонка, это еще не значит, что я ханжа.

- Роман тут ни при чем, - отрезал Кантлинг. Он скрестил руки на груди, но в голосе сохранял спокойствие. - Ты ханжа в том, что делаешь в постели. Или следует сказать: чего не делаешь? - Он улыбнулся.

Лицо Хелен стало красным; свекольно-красным, подумал было Кантлинг, но тут же отверг это определение. Старо и избито.

- Ну да. Зато она - уж она все делает, верно? - Голос у нее был как разъедающая кислота. - Сисси, твоя маленькая Сисси. Она наколет себе сексуальную татуировку на заднице, если ты ее попросишь, так? И будет заниматься этим под открытом небом, будет заниматься этим где ни попадя, когда вокруг полно людей. Она будет носить белье, которое ничего не прячет, - что может быть веселее? Она всегда готова, и у нее на животе ни единой складочки, и у нее груди восемнадцатилетней, и у нее навсегда останутся такими, верно? Так как мне тягаться с такой? Как? Как?!

Гнев Ричарда Кантлинга был холодным, управляемым, саркастичным. Он встал и нежно улыбнулся ее ярости.