Ральф Питерс - И летели наземь самураи...

     — Хорошо, — сказал Тейлор спокойно. — Пусть эти сволочи почувствуют, что это такое, когда на тебя нападают.

     Каким-то необъяснимым образом Мередит вдруг увидел экран дисплея глазами Тейлора.

     Он знал, что старый офицер смотрит за расположением иранских, арабских и повстанческих войск, вдруг оказавшихся не в состоянии обмениваться друг с другом информацией, ища японцев. Где-то там, пока еще неизвестно где.

     Тейлор взглянул на экран, установленный в верхнем ряду. На нем можно было видеть продвижение отдельных эскадрилий полка, маршрут их движения к первым объектам поражения, то, как они ведут огонь и как дисциплинированно движутся вперед. Более короткая линия, идущая вслед за линией движения Второй эскадрильи, показывала полет „М-100“, на котором работали они, и двух вертолетов сопровождения, являющихся одновременно резервными командными пунктами.

     Командная линия связи опять включилась, и Тейлор отвернулся от экрана.

     — Я Уиски пять-пять. Прием.

     — Я-Сьерра пять-пять. Прием.

     — Вы даже представить себе не можете, какое у меня расположение целей. Я прохожу прямо над ними. Должно быть, их радиолокаторы не работают. Вы уверены, что нам не следует ударить по ним?

     — Нет, — сказал Тейлор. — Действуйте по плану, не тратьте боеприпасы на мелочь. Ведение огня запрещено, пока мы не достигнем объекта „Рубин“. Конец связи.

     Мередит тоже понимал, как трудно лететь над расположением противника и не наносить удары по его объектам. Особенно теперь, когда все стремились открыть огонь, нанести первый удар, убедиться, действительно ли машины, на которые затрачены миллиарды, хорошо работают.

     Неожиданно Нобуру проснулся. Вся его постель была влажной от пота. Он чувствовал, что виной этому были необычные сны, но когда он открыл глаза, неясные очертания событий стерлись из памяти и он не мог вспомнить ни одной детали сновидения, прервавшего его ночной отдых. И хотя он и не помнил содержания своих снов, он абсолютно четко понимал, что именно беспокоило его. Он знал, что его ночные видения не были связаны с реальностью и касались вещей, давно ушедших, он понимал, что этот сон был вызван реальным событием — беспокоящим его необычным движением в промышленном районе Омска. Он пока не знал, что там происходит, но его солдатское чутьё подсказывало опасность. Как будто во сне дух какого-то призрачного воина пришел к нему для того, чтобы указать путь решения проблемы. Нобуру верил в существование духа так же, как он верил в сверхскоростные компьютеры. Он знал, что теперь дух воина не даст ему заснуть, пока он не решит эту проблему.

     Нобуру повел рукой в сторону светильника, расположенного у кровати, и вся комната озарилась холодным светом. Он дотянулся до внутреннего штабного телефона и набрал номер.

     — Слушаю, господин генерал, — ответил резкий, почти лающий голос из центра управления, расположенного под землей.

     — Кто там есть из старших офицеров?

     — Полковник Такахара, господин генерал.

     — Я хочу с ним поговорить.

     Через минуту в трубке послышался голос Такахары, он говорил так, как будто докладывал начальству, и тон его голоса был лишь чуть-чуть менее резким, чем голос дежурного офицера.

     Нобуру чувствовал неловкость от того, что звонил ему по такому пустяковому поводу, как будто он собирался обсуждать что-то личное.

     — Все спокойно? — начал он.

     — Согласно последним донесениям, полученным нами, — ответил Такахара, — иранские и повстанческие войска, осуществившие прорыв в районе Кокчетава, встречают лишь незначительное сопротивление. В ситуации на Кубани изменений нет. У нас возникли трудности со связью с передовыми станциями в Казахстане, но я уже отправил посыльного, чтобы разбудить начальника связи. Я полагаю, что в ближайшее время положение будет исправлено.

     — Как давно нет связи? — спросил Нобуру с раздражением.

     — Около получаса, господин генерал.

     Полчаса. Ничего необычного, но Нобуру был страшно обеспокоен. И все это после неприятного ночного сна.

     — Какая погода в Средней Азии?

     Наступила пауза. Нобуру представил себе, как Такахара пытается взглянуть на карту погоды или же в страшной спешке запрашивает ближайшую метеостанцию.

     — Фронт снежной бури движется, — раздался его голос. — В Караганде уже идет сильный снег.

     — А, знаменитая русская зима, — сказал Нобуру задумчиво. — Ну, что ж, возможно, перебои в связи объясняются погодными условиями.

     — Да, господин генерал. Возможно так же, что некоторые штабы используют темноту для того, чтобы передислоцироваться и не отставать от войск прорыва.

     Объяснение было абсолютно убедительным, но что-то терзало Нобуру, что-то неясное.

     — Такахара, — сказал он, — если начальник связи не сможет решить эту проблему, разбудите меня.

     — Слушаюсь.

     — Современная армия… без связи…

     — Я понял, господин генерал. Все будет в порядке.

     — Что-нибудь еще?

     На минуту Такахара задумался.

     — Ничего важного, господин генерал. Полковник Ногучи звонил, чтобы получить окончательное разрешение на проведение проверки готовности.

     Полковник военно-воздушных сил Ногучи командовал истребителями-перехватчиками, вооруженными „Скрэмблерами“. Он всем страшно надоел, проводя бесконечные проверки готовности и учебные вылеты. Он сгорал от страшного желания бросить в бой те жуткие игрушки, которые ему доверил Токио. Нобуру прекрасно понимал, что нельзя дать военному человеку оружие и не вызвать у него желания использовать его, хотя бы для того, чтобы увидеть, что из этого выйдет.

     Нобуру был уверен, что они справятся со своей задачей, не прибегая к помощи Ногучи и его чудовищных машин. Пусть полковник летает сколько ему вздумается над расположениями своих войск. Нобуру не собирался предоставлять этому человеку возможность творить историю.

     „Я слишком стар для всего этого“, — подумал Нобуру. Ему всегда говорили, что с возрастом человек становится более жестоким, но если это было действительно так, то он был ошибкой природы. Когда он был молодым, ему были чужды понятия милосердия, сострадания и даже просто элементарная порядочность. Ему нравилась как сама идея войны, так и ее реалии. Но сейчас его юношеское безрассудство не давало ему покоя. Раньше он был очень хорошим офицером. Он оставался им и сейчас, только ему было гораздо труднее. Он знал, что он отвечает за любую выпущенную пулю, разорвавшую человеческое тело на далеких полях сражений. Даже то, за кого воевал убитый, не имело для него сейчас такого значения, как раньше. Сейчас он, страдая, осознавал, что все люди на самом деле братья и что ему нет прощения за то, как он растратил свою жизнь.