Алексей Корепанов - На чужом поле

В любом кажущемся абсурде нужно искать смысл - вот кредо современного человека. Наше с вами кредо. И если стул в нашей комнате вдруг заговорит с нами на чистом английском языке, сетуя на свои, стуловы, проблемы, мы не побежим к врачу или в церковь, и не постараемся избавиться от такого стула, а начнем выяснять, почему стул, сработанный на Тамбовской мебельной фабрике, изъясняется именно по-английски, почему у него, стула, такие проблемы возникли и как ему, стулу, помочь.

В любом абсурде есть смысл, только нужно этот смысл отыскать.

Поэтому я и сел на кровати, отбросив одеяло. Я был готов действовать.

Сбоку, вдоль стены, тянулись зеленые шкафы и я довольно быстро отыскал в них свои джинсы и футболку, висевшие на крючке в ворохе других одежд. Кроссовки обнаружились под кроватью. Я оделся, аккуратно застелил постель и медленно пошел вдоль кроватей, всматриваясь в лица спящих мужчин. Кроватей было не десять, а тринадцать, считая мою, и почти на всех кроватях спали молодые и пожилые блондины, исключительно блондины, как и я. И один был просто лысым. Факт пребывания в палате блондинов сам по себе, конечно, еще ни о чем не говорил, но я принял его к сведению и заложил в накопитель информации, приступивший к работе в одном из подразделений моего мозга.

Затем я толкнул бесшумно открывшуюся дверь и очутился в пустом коридоре с такими же овальными дверями. Мне все больше представлялось, что я нахожусь именно в больнице. Я шел по тихому коридору и, честно говоря, предвкушал события, жаждал событий, перед которыми поблекло бы даже путешествие на Соловки. Даже с Ирой...

Потому что любой человек, я бесконечно уверен в этом, в душе своей, пусть даже бессознательно, страстно желает приобщиться к чему-то, быть сопричастным чему-то, участником чего-то, выходящего за рамки обыденного. Честное слово, сорок тысяч Львов Толстых вкупе с сорока тысячами Эмилей Золя, призвав на помощь столько же тысяч Диккенсов, Драйзеров, Гюго и Бальзаков не смогли бы описать и десятимиллионной доли того, что таят необъятные просторы наших душ, потенциальные возможности которых не имеют пока даже предварительной оценки. Даже в наше удивительное, безумное и такое очаровательное время. Мы тянемся, тянемся к неизведанному...

Впрочем, умолкаю, потому что именно мои отступления от темы, рассуждения на уроках, растекание, так сказать, по древу, получили однажды неодобрительный отзыв завуча, посетившего в порядке контроля мой урок в десятом-"а".

Итак, только факты. Так будет быстрее, а если опять занесет меня вспомню завуча и тут же войду в колею.

Итак, я пошел по тихому коридору, неслышно ступая в своих кроссовках на толстой подошве. За закруглением коридора стоял овальный зеленый столик с какими-то небольшими предметами, походившими на будильник, телефон и что-то еще. За столиком, подперев рукой щеку, сидела сухощавая блондинка в зеленом платье.

Я остановился возле столика и разглядел, что на его гладкой поверхности действительно стоит будильник, рядом с ним - телефон, и лежит блестящий неидентифицированный мною предмет, похожий на зажигалку.

В глубине сознания робко заскреблось недоумение, потому что первоначально я видел все-таки не эти предметы, немного другие предметы, и не могли же они мгновенно измениться чуть ли не на моих глазах, но я пока мысленно шикнул на недоумение - разберемся, мол, потом - и поздоровался с сухощавой блондинкой.

То есть, сказал: "Здравствуйте", - вернее, мог предположить, что произнесу именно это приветливое русское слово, а на деле же произнес нечто совсем другое, хотя имел в виду именно русское приветствие...

Уф-ф, непонятно? Тяжеловато, конечно, дается это изложение, но коль взялся...

- Здравствуй, - помолчав, отозвалась блондинка, продолжая подпирать рукой щеку. - Лучше стало?

Вернее, она тоже сказала что-то совсем другое, и это совсем другое не было словами русского языка. Тем не менее, для меня ее ответ прозвучал именно так.

Что-то случилось с моими ногами и я вынужден был упереться ладонями в столик, с мгновения на мгновение ожидая, что он превратится в обыкновенную птицу Феникс, сухощавая блондинка - в русалку с блестящим хвостом, в коридоре воздвигнется строение на курьих ножках, а сам я окажусь не более чем одной из голов огнедышащего Змея Горыныча.

Всякое могло случиться. В конце концов, в той лесопосадке мне на голову вполне мог свалиться небольшой метеорит или прогулочный корабль инопланетян, оказав отрицательное воздействие на мое самочувствие. Или могла укусить рыжая собака, ошалевшая, выходит, вовсе не от чистого воздуха, а от бешенства.

В школе я изучал английский, знал десяток немецких, французских

и испанских слов. Думаю, что мог бы распознать монгольский, не говоря уже о польском, болгарском и чешском, слышал речь арабов

и скандинавов. Язык же, на котором изъяснялась блондинка, был мне неведом. На нем вполне могли бы общаться обитатели Марса или системы Фомальгаута, если бы таковые обитатели, равно как и языки, существовали.

Дело даже не в этом. Блондинка, в конце концов, могла говорить на неизвестном мне языке племени, только вчера обнаруженного в верховьях Амазонки. А дело в том, что ее нерусские слова воспринимались мной как русские, и я тоже говорил на ее языке, который казался мне русским, хотя русским не был...

Ладно, понесло меня, косноязыкого, с этими языками. Вернемся к фактам. Столик так и не упорхнул птицей Феникс, блондинка и не думала спешно отращивать русалочий хвост, а я остался Игорем Губаревым, двадцати восьми лет, холостым, образование высшее, русским, не имеющим и не пребывавшим, только несколько вспотевшим.

Потом мы с блондинкой немного побеседовали. Из разговора выяснилось, что я был подобран в бессознательном состоянии "стражами общественного спокойствия" у одной из дорог, ведущих в столицу, и доставлен на излечение. Еще блондинка успокаивающе сообщила, что, коль состояние мое вернулось в норму, задерживать меня в больнице никто не будет. Скоро начнется обход, а потом заплати, дорогуша, за присмотр и иди на все четыре стороны.

- И постарайся больше не падать, - посоветовала блондинка, сочувственно качая головой.

Ее слова насчет платы за обслуживание несколько озадачивали,

но я промолчал. Решил я также ничего не говорить насчет той лесопосадки и теплого вечера двадцать четвертого июля. Пресловутый внутренний голос доверительно подсказал мне, что я останусь непонятым.

И насчет "стражей общественного спокойствия" и "столицы" я тоже

решил не выяснять. Я только спросил на всякий случай, какое же сегодня число и какой по счету год, ссылаясь на провалы в памяти, и получил в ответ сожалеющий взгляд и сообщение о том, что на дворе нынче восьмое число третьего месяца четыреста двенадцатого года династии.