Гарри Гаррисон - Чего стоят крылья

О злосчастном аббате Монтуаре, который так и не смог уверовать в божественную природу совершенного им же самим (и — добавим от себя — явно фантастического) исцеления, мы уже упоминали. В религиозном объяснении устройства мира обнаруживается столько несуразностей и несообразностей, что бедные вескеряне из рассказа Гаррисона с их привычкой к последовательности и логике в мышлении не смогли усвоить казуистику теологических трактовок «богодухновенных» священных книг и возжаждали от преподобного отца Марка в подтверждение его слов чуда. Так выявляется парадоксальность ситуации, которую создал на Вескере своим появлением отец Марк: оказавшись на «месте» Христа, который в Евангелиях своей смертью искупил «первородный грех» человечества, он, наоборот, толкнул паству на убийство.

Роберт Шекли («Планета по смете»), Пьер Буль («Когда не вышло у змея») и Сандро Сандрелли («Прототип») предлагают свои версии сотворения мира и человека. Последний рассказ — просто остроумная шутка. Однако и здесь фантастика «замешена» на добротном знании вышучиваемого. Проблема «курицы и яйца» уже неоднократно проецировалась фантастами на взаимоотношения людей и роботов. Сложив вместе первые буквы серийного названия неметаллического робота, его металлические собратья придумали таким образом имя для первого человека. Поразительнее всего здесь то, что и в древнееврейском языке слово «Адам», ставшее именем библейского прародителя человечества, тоже обозначало человека. Заметим также, что имя «Адам» уже не в первый раз рассматривается как аббревиатура, и предшественниками Сандрелли здесь были византийские мистики. Они считали, что имя библейского первочеловека состоит из начальных букв греческих названий сторон света. Этот же мотив отразился и в древнерусском апокрифическом «Сказании, како сотвори бог Адама»: «И посла господь ангела своего, повеле взяти «аз» на востоце, «добро» на западе, «мыслете» на севере и на юзе. И бысть человек в душу живу, нарече имя ему Адам»[14]. И разумеется, в «Прототипе» слышится отзвук еврейских фольклорных преданий о Големе, да и спор металлических роботов о целесообразности появления Адама на свет «списан» из талмудической книги «Берешит рабба», рассказывающей о разногласиях, которые возникли на небесном совете ангелов, когда речь зашла о необходимости сотворить человека.

Острая и едкая ирония Роберта Шекли («Планета по смете») рисует нам совершенно иного бога, чем тот, которого преподносит церковь. Он «ни черта не смыслил в технике — его специальностью были этика, мораль, религия и тому подобные нематериальные фигли-мигли». «Недостаточная теоретическая подготовка» «старого хрыча» с «крючковатым носом» (редкая почтительность, не так ли!) заставляет обычного космического пройдоху-подрядчика, стремящегося сдать «приемной комиссии» выстроенную с недоделками планету, преподавать ему основы… научного детерминизма, экспромтом пришедшие на ум.

Фантастика не обходит своим вниманием и другой важный раздел библейского сказания о сотворении мира — грехопадение. Рассказ Пьера Буля «Когда не вышло у змея» как раз и представляет собой травестию этой ветхозаветной мифологемы. Исследователи Библии давно подметили неприглядность той роли, которую взял на себя бог в эпизоде с изгнанием людей из рая: «По точному смыслу этого рассказа бог не хотел дать в удел человеку ни познания, ни бессмертия и решил оставить эти прекрасные дары лишь для себя одного; он боялся того, что если человеку достанется одно из этих благ или оба сразу, то он станет равным своему создателю, чего бог ни в коем случае не мог допустить. Поэтому он запретил человеку вкусить от древа познания, а когда тот ослушался, бог выгнал его из рая и запер вход туда, чтобы человек не мог отведать плодов другого дерева и достигнуть вечной жизни. Мотив был низкий, а образ действий неблагородный. Более того, тот и другой совершенно не вяжутся с предыдущим поведением божества, которое, будучи далеко от какого-либо чувства зависти к человеку, использовало раньше всего свое могущество, чтобы создать для человека самую счастливую и комфортабельную обстановку, устроило чудесный сад для его удовольствия, сотворило животных и птиц для забавы и женщину ему в жены»[15].

Противоречивостью библейского рассказа воспользовался Пьер Буль и постарался извлечь из нее максимальный драматургический эффект. Бог-провокатор, бог-искуситель, бог, который «считает себя хитрее Дьявола», — чем не достойное дополнение к образу тугодума, каким нарисовал создателя Шекли! Попутно заметим, что булевская трактовка сказания о грехопадении, которое совершено с «подачи» всевышнего, отменяет и лишает смысла и историю искупления Христом первородного греха. Да и сам «Сын Человеческий» предстает перед нами в неприглядном свете: «слишком» буквально понимая любовь, которую он должен принести людям, Христос ведет себя как самый последний фат и даже не утруждается тем, чтобы отойти от затверженной за три миллиарда повторений роли и не цитировать еще не написанные Евангелие от Иоанна и «Самоистязателя» Теренция (в последнем случае, правда, переиначив слова Хремета).

Бог-недотепа и воплощение иезуитского коварства? Бог, приносящий в мир зло? Но вот уже Артур Кларк идет еще дальше, дальше и этого, казалось бы, немыслимого предела и сеет сомнения в теодицее[16] даже у преподобного патера-астрофизика, принадлежностью к ордену иезуитов и стремлением к естественнонаучному объяснению и модернизации религиозных догм напоминающего Тейяра де Шардена, одного из столпов современного богословия: «И все же, о всевышний, в твоем распоряжении было столько звезд! Так нужно ли было именно этот народ предавать огню лишь затем, чтобы символ его бренности сиял над Вифлеемом?» («Звезда»).

Рассказ Артура Кларка принадлежит к довольно распространенному в антирелигиозной фантастике виду произведений — выполненным средствами научной фантастики парафразам тех или иных мифологем, рационально истолковывающим загадочное и потому служащее у церковников доказательством истинности религиозных догматов явление (в нашем случае это восход вифлеемской звезды в час предполагаемого рождения спасителя; думается, для читателей очевидно, сколь невысокую цену писатель дает за версию об участии бога в организации этого «чудесного» знамения). В сборнике компанию ему составляет рассказ современного фламандского писателя Хюберта Лампо «Рождение бога». Собственно, античный сценический принцип deus ex machina (бог из машины) в фантастике универсален и применяется на всех уровнях, начиная с буквальной реализации его в «Фабрике Абсолюта». Различие между «Рождением бога», с одной стороны, и «Ритуалом» Роберта Шекли и «Ремонтником» того же Гаррисона — с другой, состоит в том, что в первом действуют реальные персонажи земных религий или истории — герой «Рождения бога», землянин, невольный пришелец из далекого будущего своей планеты, работает под «Пернатого Змея» Кецалькоатля, полноправного члена пантеона, составленного в свое время индейцами Центральной Америки, в то время как его коллеги из «Ритуала» и «Ремонтника» только обживают космическую периферию и присваивают себе функции тамошних божков или духов, вызванных к жизни неистощимой фантазией авторов. Заметим, что общим законом во всех приведенных случаях выступает дотехническая стадия развития цивилизации аборигенов (хотя, строго говоря, в фантастических мирах религии и боги могут появляться и позже — вспомним хотя бы рассказ Саймака «Поколение, достигшее цели» и «Автомобилеизм» Туроне).