Роджер Желязны - Витки

Серо-розовый цветок на толстой ножке (прежде никогда не приходилось лицезреть собственный мозг). Весьма хрупкий на вид. Вот, значит, каков я "заколдованный ткацкий станок" по Шеррингтону, где неустанно ткут сознание миллиарды клеток? Или радиостанция, материализующая душу? Или "компьютер из плоти" Минского? Или…

Как бы то ни было, Даггетт оборвал мои размышления, вынув изо рта трубку и пользуясь ею как указкой.

— В височной доле, похоже, шрам, — заявил он. — Однако аккуратный. Любопытно… Судороги случаются?

— Насколько я знаю, нет.

— Не замечали по утрам прикуса языка, самопроизвольного мочеиспускания, болей в мышцах?

— Нет.

Даггетт ткнул трубкой в изображение, и я невольно поморщился.

— Возможно, гиппокамп… — заметил он. — Повреждения в этой области могут сказываться на памяти самым невероятным образом, но… — Он замолчал и что-то подрегулировал в аппаратуре. — Расскажите-ка мне подробнее о вашей поездке в Мичиган… Вот! Что ж, внешне гиппокамп в порядке… Давайте, говорите.

Он продолжал измываться над изображением моего мозга, а я излагал все связанное со злополучной поездкой. Кора была рядом, чтобы подтвердить, что по крайней мере эти воспоминания — не ложные.

Наконец доктор щелкнул тумблером, и парящий в воздухе мозг исчез. Мне даже стало не по себе.

— Я бы хотел попробовать гипноз, — это Даггетт. — Не возражаете?

Впрочем, времени возражать он не дал — признак того, полагаю, что мой случай его заинтересовал.

— Вас раньше гипнотизировали?

— Никогда.

— Тогда давайте устроимся поудобнее.

Даггетт высвободил меня из рамы и, подведя к мягкому креслу, откинул его спинку чуть ли не до горизонтального положения. Аппаратура в кресле определила ритмы моего мозга, подстроила под некоторые из них свое собственное слабое излучение и стала постепенно наращивать мощность, вызывая в то же время тончайшие изменения. Я словно чувствовал деятельность компьютера, управляющего этим устройством. Волны текли через меня, как вода, а потом внутри головы вспыхнул белый шум и я потерял сознание.

— Как ваше самочувствие?

Надо мной нависло профессионально внимательное лицо доктора Даггетта. Рядом, выглядывая из-за его плеча, стояла Кора.

— Полагаю, неплохо, — отозвался я, промаргиваясь и потягиваясь.

Мне казалось, что я спал очень долго и при этом видел сны — из тех, что немедленно бледнеют и ускользают, когда пытаешься их осознать.

— Что вы помните о Багдаде? — спросил Даггетт.

У меня все еще сохранилось два набора воспоминаний: город, который я действительно видел, и уже изрядно потускневший, будто призрачный Багдад, какой якобы я запомнил с детства. И теперь за почти неосязаемой пеленой смутно ощущалась некая другая реальность, какие-то движущиеся за занавесью тени. Какие — пока я определить не мог. И сказал об этом доктору.

Он задал мне несколько простых вопросов — какой нынче год и тому подобное, чтобы убедиться, что я более или менее ориентируюсь в происходящем (по крайней мере, не хуже, чем до начала сеанса). При каждом моем ответе Даггетт кивал.

— Сколько же вы действительно живете во Флориде?

Тени за занавесью всколыхнулись. Что-то очень важное показалось на мгновение и тут же растаяло.

Я покачал головой.

— Не уверен… Несколько лет точно. Что со мной происходит?

— Во-первых… — начал Даггетт и замолчал. — В анкете вы указали, что травм головного мозга у вас не было.

Шрамы… Конечно. И хотя для меня они почему-то связывались с какими-то иными обстоятельствами, очевидно, логично и неизбежно предположение, что раз они есть, получил их я в какой-то передряге.

— Итог сканирования совершенно однозначен, Дон, — продолжал доктор Даггетт. — У вас был по меньшей мере один серьезный перелом основания черепа. Может, все же припомните?

Почти осязаемые видения пришли — и растворились. И больше не приходили. Я снова покачал головой. Теперь я, во всяком случае, знал, что в моем прошлом что-то скрыто, — уже немалое достижение.

— Из того что я видел и слышал, — продолжал он, — осмелюсь сделать вывод, что былые травмы — не единственная ваша беда. И даже не самая большая. Вполне вероятно, что они вообще не играют сколько-нибудь серьезной роли в этиологии вашего состояния. Налицо признаки умышленного воздействия на вас гипнозом; возможно, в сочетании с наркотиками.

Зачем? — спросил я себя. Все это казалось просто диким. Вначале я даже не поверил. Но Даггетт показал мне распечатку. Перед моим пробуждением он пропустил результаты обследования через терминал своего компьютера, соединенного с большим банком диагностических данных в Атланте.

— Видите, электронный коллега согласен со мной.

Я посмотрел на Кору. Она кусала губы и глядела на распечатку, словно на покойника.

— Что все это значит? — в конце концов выдавил я.

Прежде чем ответить, Даггетт раскурил трубку.

— Я думаю, над вами кто-то поработал, — проговорил он. — Не могу сказать, была ли умышленно нанесена травма головного мозга. Но фальшивую память вам, безусловно, имплантировали.

— Кто?

— Любой мой ответ был бы на данном этапе достаточно беспочвенным предположением.

— Так предполагайте!

Даггетт слегка пожал плечами.

— Известно, что так относятся к людям некоторые правительства. Но потом эти люди, как правило, не ведут беззаботную и обеспеченную жизнь. Он сделал паузу. — Судя по вашему говору, вы коренной уроженец Америки.

— Я тоже так думаю. Однако не из Верхнего Мичигана.

— Истинные воспоминания о том периоде пока не появились?

На миг, лишь на какой-то краткий миг, пока он говорил, мне почудилось, что я сумел что-то ухватить, почти уже держал в руках — и вдруг все. Исчезло. Капут. Истина издевательски скалилась мне из-за угла.

Я состроил зверскую гримасу — плотно сжал веки, свел брови, стиснул зубы.

— Черт побери.

На мое плечо легла рука Даггетта.

— Придет, придет в свое время. Не мучайтесь так.

Он отвернулся и стал чистить трубку над большой пепельницей.

— Я мог бы загипнотизировать вас глубже, — сообщил он. — Но существует опасность создания новой конструкции. Если отчаянно пытаться что-то найти, можно вызвать к жизни иную фальшивую память — для восполнения нужды. Так что на сегодня все. Приходите через три дня.

— Я не в силах ждать три дня. Завтра.

Даггетт отложил трубку и скребок.

— Лед тронулся, — сказал он. — Лучше бы некоторое время не торопиться. Дать настоящим воспоминаниям, если можно так выразиться, шанс, возможность проявить себя.