Эдмонд Гамильтон - Чужая Земля

– Я не думаю, – скептически возразил Феррис, – что хлорофилл может оказать какое-то воздействие на животный организм.

– Говоря это, – парировал Беррью, – вы показываете, что ваши биохимические сведения устарели. Девятнадцатого марта сорок восьмого года двое чикагских химиков предложили массовое производство экстракта хлорофилла, заявив, что введение его собакам и крысам способствует огромному продлению жизни, изменяя способности клеток к окислению. Да-да, продлевает жизнь, замедляя ее! Растения живут дольше людей, потому что живут не так быстро. Можно сделать так, что человек будет жить столь же долго – И СТОЛЬ ЖЕ МЕДЛЕННО, – что и дерево, введя хлорофилловое соединение в его кровь.

– Так вот что вы имели в виду, – сказал Феррис, – говоря, что иногда примитивные народы опережают современные научные открытия?

– Раствор хлорофиллового хунети может быть древним секретом, – кивнул Беррью. – Я уверен, что он всегда был известен отдельным избранным среди примитивных народов мира... – Он мрачно глядел мимо американца. – Культ деревьев столь же древен, как и человеческая раса. Священное дерево шумеров, рощи Додоны, дубы друидов, ясень Игдразиль скандинавов, даже наша собственная Рождественская Елка – все они исходят от первобытного поклонения этой иной, чужой жизни, с которой мы разделяем Землю. Я уверен, что немногочисленные посвященные всегда знали, как изготовить хлорофилловое снадобье, дающее возможность добиться связи с этим видом жизни, живя в таком же медленное ритме времени.

Феррис пристально посмотрел на него.

– Но как вы проникли в эту странную тайну?

– Посвященные были мне благодарны, – пожал плечами Беррью, – потому что я спас здешние леса от возможной гибели. – Он прошел в угол комнаты, оборудованной под ботаническую лабораторию, и достал пробирку. Пробирка была заполнена мельчайшими серо-зелеными спорами. – Это Бирманская болезнь, от которой высохли огромные леса южного Меконга. Смертоносная штука для тропических деревьев. Она начала распространяться в этой области Лаоса, но я показал племенам, как остановить ее. Тайная секта хунети сделала меня своим членом в качестве вознаграждения.

– Но я все еще не могу понять, зачем такому образованному человеку, как вы, принимать участие в безумных действиях местных мумбо-юмбо?

– Мой бог, да я битый час пытаюсь дать вам ключ к пониманию, показать, что мое любопытство, как ботаника, заставило меня принять участие в Ритуале и пользоваться этим снадобьем! – Беррью забегал по комнате. – Но вы не можете понять... не больше, чем поняла Лиз! Вам не понять чудо, необычность и красоту впечатлений живущего этой другой жизнью!

Что-то в бледном, увлеченном лице Беррью, в его беспокойных глазах внушало Феррису жуткое чувство, от которого по коже забегали мурашки. Его слова, казалось, на секунду подняли завесу, сделали привычное неясно чужим и опасным.

– Послушайте, Беррью! Вы должны покончить с этим и немедленно уехать отсюда.

– Знаю, – невесело усмехнулся француз. – Я много раз говорил себе это, но уехать не смог. Разве я могу бросить такие ботанические открытия?

В комнату вошла Лиз, измученно глядя на брата.

– Андре, разве ты не уедешь со мной домой? – умоляюще спросила она.

– Или вас настолько засосала эта безумная привычка, что уже не трогает разбитое сердце родной сестры? – сурово добавил Феррис.

– Вы ограниченная парочка! – вспыхнул Беррью. – Вы обращаетесь со мной, как с наркоманом, понятия не имея о тех удивительных ощущениях, которые я испытал. Я ухожу в иной мир, вокруг чужая Земля, какую вы никогда не видели. И мне хочется возвращаться туда снова и снова.

– С помощью хлорофиллового снадобья превращаясь в хунети? – мрачно спросил Феррис.

Беррью вызывающе кивнул.

– Нет, – сказал Феррис, – не выйдет. Если вы сделаете это, мы снова пойдем и принесем вас сюда. Вы совершенно беспомощны перед нами, когда становитесь хунети.

Беррью пришел в ярость.

– Я никак не могу остановить вас! Ваши угрозы опасны!

– Совершенно верно, – спокойно согласился Феррис. – Входя в замедленный темп жизни, вы беспомощны перед нормальными людьми. И я вовсе не угрожаю, я пытаюсь спасти ваш разум!

Вместо ответа Беррью выскочил из комнаты. Лиз взглянула на американца, в ее глазах блестели слезы.

– Не бойтесь, – успокоил ее Феррис. – Со временем он справится с этим.

– Я не боюсь, но мне кажется, что он постепенно сходит с ума.

В душе Феррис согласился. Каков бы ни был соблазн неизвестного мира, в который вступал Беррью, замедляя свой жизненный ритм, этот соблазн захватил его бес всякой надежды на освобождение.

В этот день в бунгало царило подавленное молчание. Слуг не было, Беррью дулся в своей лаборатории, Лиз слонялась вокруг с несчастным видом. Но Беррью не пытался уйти, хотя Феррис ждал этого и был готов к конфликту.

С наступлением темноты Беррью, казалось, преодолел свою обиду. Он помог приготовить ужин.

За едой он был почти весел, но его лихорадочные шуточки не совсем нравились Феррису. По безмолвному соглашению, никто из троих не заговаривал о том, что занимало их мысли.

– Идите спать, – сказал Феррис Лиз, когда Беррью удалился. – За последнее время вы столько недосыпали, что ходите теперь полусонной. Я покараулю его.

Пройдя к себе в комнату, Феррис обнаружил, что дремота напала и на него. Он опустился в кресло, борясь со сном, от которого тяжелели веки. Затем он внезапно понял.

– Снотворное! – воскликнул он и обнаружил, что голос его прозвучал чуть громче шепота. – Что-то было подмешано в ужин!

– Да, – раздалось в ответ. – Да, Феррис.

В комнату вошел Беррью. В слипающихся глазах Ферриса он расплывался до гигантских размеров. Он подошел вплотную, и Феррис увидел в его руках шприц, конец иглы которого был замазан клейкой зеленью.

– Простите, Феррис. – Беррью стал заворачивать Феррису рукав, а у того не было сил сопротивляться. – Мне очень жаль, что приходится делать это с вами и с Лиз, но вы были препятствием. Это единственный способ, которым я могу помешать вам притаскивать меня сюда.

Феррис ощутил укол иглы. Больше он ничего не чувствовал.

4. Невероятный мир

Феррис проснулся и несколько секунд думал о том, что его так изумляет, затем все понял.

Это был дневной свет. Он загорался и гас каждые несколько минут. В спальне повисала ночная тьма, потом внезапно вспыхивал рассвет, очень недолго сиял день и снова наступала ночь.

День приходил и уходил, пока он оцепенело наблюдал, как медленно, неизменно бьется гигантская пульсация – систола и диастола света и тьмы.