Ларри Нивен - Легенды Освоенного Космоса. Мир-Кольцо

— Прими мои поздравления, старина! — слегка дрожащим голосом проговорил я. — Ты здоровей меня.

— Согласен, коллега. А что это у вас с голосом? Чем-то обеспокоены, мистер Почемучка?

— Слегка. Боюсь, мне придется выйти наружу.

— Тогда ты должен прыгать от радости, Крис. Вот оно — героическое свершение, о котором столько мечталось!

— Всегда подозревал, что в глубине души ты меня ненавидишь! Успокойся! Я ищу скафандр.

Скафандр отыскался в шкафчике с аварийными инструментами, а мог бы лежать в еще более дальнем закутке, потому что его вовсе не предполагалось использовать. Наши «ангелы-хранители» из НАСА не разрешали посадку, пока не будут досконально исследованы дальние подступы к планете. Еще хорошо, что кто-то настоял, чтобы подобная амуниция все-таки входила в нашу экипировку.

Я однажды видел, как эту громоздкую штуковину испытывали в боксе с высоким давлением и температурой — и знал, что сочленения металлопластового скафандра теряют подвижность через пять часов, обретая ее вновь после остывания материала. Предполагалось, что больше пяти часов человек все равно не выдержит в той плавильной печи, которая называлась венерианской атмосферой.

— Эрик, как ты? — с идиотской надеждой окликнул я. — По-прежнему не чувствуешь двигателей?

— Абсолютно. Говорю тебе, это похоже на местную анестезию.

— Что ж, в этом есть и плюсы — по крайней мере, не испытываешь боли, верно? Сейчас мы на высоте двадцати миль… Надеюсь, мне не придется исполнять на корпусе акробатические трюки в этих средневековых доспехах?

— Конечно, нет! Даже не думай об этом! Ничего не поделаешь — придется спуститься.

— Я боялся, что ты это скажешь.

Предполагалось, что когда настанет время отлета, Эрик подогреет водород в нашем топливном баке, увеличив таким образом давление, а потом откроет клапан, выпустит излишек газа — и корабль, зависший на расстоянии двадцати километров над поверхностью планеты, начнет подниматься. Конечно, моему напарнику пришлось бы очень внимательно следить за давлением в баке, чтобы туда не ворвался венерианский воздух — иначе корабль рухнет на Венеру. Такого трагического финала нельзя было допустить. Пусть мы не сделали в этом рейсе никаких сенсационных открытий, потеря Эрика Донована и Кристиана Ламберта стала бы невосполнимой для всего мыслящего человечества.

Эрик снова подал голос на полпути к поверхности Венеры:

— Знаешь, Крис, тут есть одна загвоздка…

— Всего одна? Ты меня радуешь.

— Понимаешь, наш корабль рассчитан на давление на высоте двадцати миль. Но там, внизу, оно будет в шесть раз выше…

— Да, теперь мы точно привезем на Землю сенсационный материал. Чур, Нобелевку — пополам!

— Договорились.

Дальше мы опускались в молчании; температура снаружи быстро росла, еще быстрее поднималось давление. Время от времени я проводил замеры — главным образом для того, чтобы отвлечься от мыслей о том, когда же наконец треснут иллюминаторы.

Эрик опять заговорил:

— Бак в порядке, и корабль, по-моему, тоже. Интересно, выдержит ли кабина?

— Меня самого это интересует.

— Осталась всего половина пути.

В пятистах милях над нашими головами, недостижимый, словно Луна, висел атомный ионный двигатель, призванный доставить нас домой. Но на одной химической ракете нам до него не добраться. Ракета предназначалась для использования после того, как воздух станет слишком разреженным для турбин.

— Осталось четыре мили, — возвестил Эрик. — Я снова открою клапан…

И почти сразу:

— Вижу землю!

Я пока ничего не видел, и мой напарник предупредил:

— Не надрывайся. Я-то пользуюсь инфракрасным, и то не могу разглядеть деталей. Лучше считай своих рыб…

— Не будь эгоистом, скажи, что там! — потребовал я. — Нет ли внизу испаряющих миазмы болот с жуткими кровожадными чудовищами и растениями-людоедами?

— Должен тебя огорчить, но это похоже на грязную лужу. Пристегнись!

Я так и сделал и вскоре почувствовал толчок. Корабль содрогнулся, ударился о землю… Еще раз, и еще! Мои зубы стучали, ремни впивались в тело, и мне уже не хотелось ни сенсаций, ни приключений, ни славы первого человека, ступившего на поверхность Венеры… Я жаждал лишь одного — выбраться из этой дьявольской свистопляски живым и по возможности невредимым!

— Черт, — пробормотал Эрик.

Сверху донеслось леденящее душу шипение… А затем наступили блаженные тишина и покой. Я осторожно открыл зажмуренные глаза и с удивлением убедился, что на иллюминаторе нет ни единой трещины.

За ним кипела какая-то непонятная муть, словно мы сели на дно озера, подняв тучи ила.

— Поздравляю с первой в истории космонавтики посадкой на поверхность Венеры! — произнес я и, отстегнув ремни, выбрался из кресла.

— Спасибо, — озабоченно отозвался Эрик. — Теперь стоит подумать, как вернуться.

— Ладно, ты пока думай, а я пойду — делать первые исторические шаги по Планете Любви!

— Удачи, дружище, — рассеянно напутствовал он.

Эрик явно уже успел погрузиться в размышления над проблемой возвращения. Этот парень иногда просто бесит меня своим рационализмом! Первая посадка на Венеру — а ему хоть бы хны!

В обиженном молчании я влез в скафандр, и, когда уже подковылял к шлюзу, мой напарник негромко проговорил:

— Смотри, не оставайся снаружи слишком долго!

Я помахал рукой в сторону его кабинки и неуклюже ввалился в шлюз.

И как эти бедняги, средневековые рыцари, умудрялись передвигаться в шестидесятикилограммовых доспехах? Впрочем, на старушке Земле, где несколько веков царила мода на всякие там латы и доспехи, никогда не бывало слишком жарко. А здесь наружная температура приближалась к семистам тридцати, и я уже заранее обливался потом.

Дверь открылась; охлаждающий узел моего скафандра издал жалобный писк. Включив головной фонарь, пробуравивший светлый тоннель в мутном мраке, я шагнул на правое крыло.

Пока мой скафандр потрескивал и ужимался под действием высокого давления, я стоял на крыле, привыкая к мысли, что вокруг — Венера. Почему-то эта мысль никак не укладывалась в голове: наверное, потому, что вокруг почти ничего не было видно. Луч нашлемного фонаря проникал не дальше, чем на тридцать футов. Воздух не может быть таким непрозрачным, независимо от плотности; он, наверное, полон пыли или крошечных капелек какой-то жидкости.

Наконец я прикрепил к крылу линь и соскользнул на землю. Вот они, первые шаги по поверхности другой планеты — по сухой красноватой грязи, пористой, словно губка. Лава, изъеденная кислотами? При таком давлении и температуре коррозии подвержено все что угодно. Будь на мне более легкий костюмчик, я, наверное, еще долго бродил бы возле корабля, пытаясь увидеть как можно больше, но помимо дикой жары на меня давили шестьдесят килограммов скафандра… Поэтому я взял в нескольких местах пробы почвы и вскарабкался по линю обратно на крыло.