Нэнси Кресс - Миротворец

— Эта печь из Кореи. Сейчас почти все пожертвования делаются из Азии. Это реклама. Множество конгрессменов, даже те, кто выступал за военное положение, имеют больных родственников, но не желают в этом признаваться. Азиаты заключают такие сделки, чтобы избежать полного протекционизма, хотя ваши пожертвования, разумеется, лишь часть их политики. Но почти все, что вы, Внутри, получаете, сделали китаезы и прочие узкоглазые. — Он употребляет эти слова неумышленно, этот вежливый молодой человек, сообщающий мне новости с либеральной точки зрения, но это говорит мне о жизни Снаружи больше, чем все его рассказы.

Дженни неуверенно произносит:

— Я видела… наверное, это был азиат. Вчера.

— Где? — резко спрашиваю я.

Американцы азиатского происхождения очень редко заражаются болезнью; это еще одна вещь, которой никто не понимает. В нашей колонии их нет.

— На Границе. Один из охранников. Два других солдата пинали его ногами и обзывали — мы не могли разобрать, как именно, связь плохо работает.

— Мы? Ты и Рэчел? Что вы делали у Границы? — восклицаю я и сама замечаю свой тон.

Граница, широкая пустая полоса земли, огорожена колючей проволокой и заминирована, чтобы мы, носители заразы, не могли пробраться Наружу. Граница окружена милями земли, отравленной химикалиями, на которой уничтожены всякая растительность и живые существа. Кроме того, ее патрулируют солдаты, доставленные сюда против воли, они общаются с нами через интеркомы, установленные по обе стороны колючей проволоки через каждые пол мили. Давно, когда в колонии происходили драки, изнасилования или — такое случилось всего один раз, много лет назад — убийство, это происходило именно на Границе. Люди, полные ненависти, приходили, чтобы причинить нам боль, потому что за электрической оградой и колючей проволокой мы были беззащитны, и никакая полиция не последовала бы за ними сюда. Солдаты, а иногда и наши мужчины останавливали их на Границе. Наши мертвые были похоронены на Границе. И Рэчел с Дженни, о боги, они были там…

— Мы хотели спросить охранников по интеркому, не знают ли они, как остановить термитов, — резонно отвечает Дженни. — В конце концов, это их работа — останавливать всех, микробов и тому подобное. Мы решили, что они, может быть, подскажут нам, как вывести термитов.

Открывается дверь спальни, выходит Рэчел; ее юное лицо искажено. Мак-Хейб улыбается ей, затем снова смотрит на Дженни.

— Не думаю, что солдаты обучены выводить термитов, но я обещаю вам, что обязательно привезу вам какое-нибудь средство против вредителей в следующий раз, когда попаду Внутрь.

Снова он об этом. Но Рэчел лишь радуется:

— О, как здорово. Я сегодня поспрашивала насчет панели, но даже если мне удастся раздобыть ее, то же произойдет снова, если мы не выведем термитов.

Мак-Хейб говорит:

— А вы знаете, что термиты выбирают себе королеву? У них имеется тщательно контролируемая система баллотировки. Это факт.

Рэчел улыбается, хотя я не думаю, что она вполне понимает его слова.

— А муравьи могут свалить каучуковое дерево. [7]

Он начинает петь. Это старая песня из моего детства. "Большие надежды". Фрэнк Синатра на стереомагнитоле — это было еще до компакт-дисков, до появления множества вещей; чай со льдом и кока-кола в высоких стаканах воскресным вечером, тети и дяди, собирающиеся на кухне, футбол по телевизору в гостиной. На столе в вазе из искусственного хрусталя — последние пурпурные хризантемы из сада. Запах воскресного вечера, острый, но едва заметный. Последний уик-энд. В понедельник утром нас заберет желтый школьный автобус.

Дженни и Рэчел, разумеется, ничего этого не видят. Они слышат беззаботные слова, произносимые хорошим баритоном, простую мелодию, которую они могут запомнить, чувствуют надежду и бесстрашие в этих глупых виршах. Они в восторге. Мак-Хейб повторяет песню несколько раз, и девочки начинают петь хором, затем поют три песенки, популярные на танцульках в бараках, делают гостю еще лимонада и начинают расспрашивать его о жизни Снаружи. Они задают простые вопросы: Что там едят? Где берут еду? Что носят? Они втроем все еще сидят на кухне, когда я отправляюсь спать, — мой артрит в конце концов дает о себе знать. Я смотрю на закрытую дверь спальни Мэйми с печалью, которой я не ожидала и причину которой не могу назвать.

— Этому сукину сыну лучше не подходить ко мне, — говорит Мэйми на следующее утро.

День выдался солнечный, и я сижу у окна, вяжу одеяло, чтобы разработать пальцы, и размышляю, от какой овцы эта шерсть — корейской или китайской. Рэчел и Дженни ушли на трудовой вызов, углублять колодец в блоке Е; об этом говорили уже несколько недель, и, очевидно, у кого-то наконец нашлось время организовать работу. Мэйми неуклюже шлепается на стул, глаза ее покраснели от слез.

— Я застукала его, когда он трахался с Мэри Делбартон. — Язык у нее заплетается, как у двухлетнего ребенка. — Мама, он трахался с Мэри Делбартон.

— Оставь его в покое, Мэйми.

— Я опять буду одна. — Она произносит это с каким-то величием, но его хватает ненадолго. — Этот сукин сын ложится со шлюхой на следующий день после нашей помолвки, и я снова одна!

Я молчу; сказать тут нечего. Муж Мэйми умер, когда Рэчел было всего пять лет, после испытания лекарства, которое проводили посланные правительством врачи. Колонии представляли собой источник подопытных животных. Семнадцать человек из четырех колоний погибли, прежде чем правительство прекратило финансировать подобные эксперименты и законодательно запретило посещать колонии. Слишком велик риск заражения, говорили они. Ради защиты здоровых граждан страны.

— Я не позволю ему прикоснуться ко мне! — всхлипывает Мэйми, на ресницах ее дрожат слезы. Одна слеза падает, оставляет дорожку длиной в дюйм и натыкается на болячку, затем стекает вбок, ко рту. Я протягиваю руку и смахиваю слезу. — Черт побери, проклятый сукин сын!

Вечером они с Питером держатся за руки. Они сидят рядом, и он шарит у нее под юбкой, думая, что из-за стола ничего не видно. Мэйми засовывает руку ему в штаны. Рэчел и Дженни отводят глаза, Дженни слегка краснеет. В мозгу у меня мелькает обрывок воспоминаний, из тех, которые годами не всплывали на поверхность: мне около восемнадцати, я первокурсница Йельского университета, лежу на огромной железной кровати, покрытой одеялом с современным геометрическим рисунком, рядом со мной рыжеволосый мужчина, с которым я познакомилась три часа назад. Но здесь, Внутри… Здесь сексом, как и всем остальным, занимаются после долгих раздумий, осторожно, скрытно. Слишком долго люди боялись, что эта болезнь, как и та, что свирепствовала ранее, может передаваться половым путем. И еще люди стыдились своего уродливого тела, исчерченного шрамами, оставленными болезнью. Я не уверена, что Рэчел когда-либо видела обнаженного мужчину.