Станислав Михайлов - Жемчужина

Последние слова, понятно, адресовались климатконтролю. Окно распахнулось, в комнату хлынул мокрый воздух и шорох затяжного дождя, очень похожий на ганимедийский. В бледных предутренних сумерках сквозь прикрытые ресницы я не мог однозначно определить, кто из них сейчас со мной. Наверное, действительно, все три.

«Господи, какая же каша должна быть в Катиной голове…» — последняя внятная мысль.

Но каша или нет, а вскоре я, действительно, заснул, усталый и довольный, забывший обо всех кошмарах, и продрых без сновидений аж до самого полудня.

Боль в слипшихся губах. Все-таки, я не умер…

— Дай сюда, бестолочь! Ты ему весь рот разворотишь!

Боль прекратилась.

Вода! Я потянулся за ней, делая большие глотки.

— Но-но, полегче. Захлебнешься.

Воду отобрали. Я сделал вид, что снова потерял сознание.

— Отрубился опять. Давай-ка его на волокушу. Спереди бери, говорю, что ж за тупица такая!

Послышалось неразборчивое мычание.

Уже знакомый скрипучий голос отрезал:

— Глупости. Давай, тащи. Не спорь, тащи сюда, говорю. Вот, разверни. Бери за плечи…

Чьи-то руки грубо схватили меня и перевернули на спину.

— Привяжи, свалится. Ноги, пояс, плечи, или тебе память отшибло?

В ответ снова пробухтели что-то невнятное.

Мои ноги прихватили широким кушаком или ремнем, та же участь ждала живот и грудь. Притянули. Дернули.

— Полегче, полегче! Он чуть дышит. Угробишь — отдам тебя заурам на съедение. Что ты ржешь, тащи!

Булькающие звуки, донесшиеся сверху, видимо, означали смех.

Похоже, их двое. Тех, кто нашли меня. Старик и кто-то, неспособный нормально говорить. Более сильный.

Оклематься, подождать, пока отвяжут, и убежать. Простой и гармоничный план. Они недооценивают, сколько сил я могу вложить в короткий рывок даже в таком плачевном состоянии. Тем более, после того, как они опрометчиво напоили меня.

— За угол не задень! Ты хуже валабора, чудище неуклюжее… Пошире, пошире заходи! Вот так… Погоди-ка, я пособлю с хвоста… Да не дергай же ты!

Судя по частым поворотам, меня тащили не старой дорогой, а какими-то неведомыми тропами. Не думал, что в заброшенных плоскоголовых горах на границе с пустыней все еще кто-то живет.

Волокуша, вроде, сплетена из лиан, я незаметно ощупал их пальцами. Твердые, одеревенелые, прочно соединенные внахлест лозы. Не могу даже представить себе, какое растение использовали местные умельцы, но оно отлично скрадывало, смягчало неровности тропинки — камни не оббивали мне ребра и не протыкали спину. Или это такая гладкая тропинка? Но откуда…

Наконец, я решился. Осторожно, сквозь ресницы, как когда-то в детстве, принялся подглядывать. Прямо надо мной — безоблачное голубое небо. Иногда мелькнет нависшая скала или ветка колючего кустарника. Ага, значит, мы уже в почти жилом поясе, найти воду будет не так уж и трудно.

Скрипучий голос принадлежал не старику, как я сперва решил, а крепкому сухому мужичонке средних лет. Как у всех дикарей, на его голове и лице росли густые волосы — черные, едва тронутые сединой. Он то пропадал из виду, нагибаясь поправить хвост волокуши или чуть отставая, то подходил совсем близко, и тогда я плотно затворял веки, боясь, что блеск глаз выдаст меня даже через ресницы. Росточку, похоже, он был маленького, не удивлюсь, если даже меньше моего. Крупно вырубленные черты лица, грубый короткий нос, выпуклые губы…

— Ну-ка, стой, — скомандовал вдруг мужичок, — надо ему еще воды влить. Дай флягу. Чего рукой машешь? Вот мычалово-то на мою голову… А, у меня фляга, что ли? Так и говори…

Меня опустили на землю, и в рот снова потекла живительная влага. Я старался изображать бессознательность, но невольно сглатывал — видимо, это и выдало меня. Резкая боль вдруг обожгла ногу. От неожиданности я открыл глаза и встретился взглядом с ухмыляющимся дикарем. Тем самым, что шел сзади. В его руке подрагивал тонкий прутик. Судя по жжению над коленом, им он и хлестнул меня.

— Вот и не дури. Очухался ведь. Водичку-то глотаешь как тварь разумная.

Он присел на корточки рядом.

— Звать-то тебя как? Есть у тебя имя, червяк подземный?

Я молчал, разглядывая его, а он поднял лицо и фыркнул, обращаясь ко второму:

— Зачем он этим, а? Разве такой должен быть? Тощий, бритый… Прям хампуранец какой-то… И лыс как святоша…

— Ты хампуранец, парень? — Это уже ко мне. — Или вправду из чрева пустыни вышел?

Сбоку зашуршали мелкие камешки, появился второй, тот, кто тащил меня. И новое изумление отразилось на моем лице: женщина. Тоже волосатая дикарка, но вовсе не такая уж и здоровенная — скорее, высокая, худощавая — откуда силища-то взялась? Видом она резко отличалось от спутника — нос длинный, прямой, тонкий; глаза — широкие и черные, скулы высокие. Спутанные темные волосы, как ни странно, выглядели чистыми. На шее — кожаный мешочек. Амулет, что ли… Дикари — они и есть дикари.

Двигалась женщина размашисто, неуклюже, будто собственное тело мешало и постоянно удивляло ее. Нагнувшись, она ткнула меня пальцем в грудь и что-то промычала.

— Вот, видишь, и Нарт хочет знать, как тебя зовут. Давай начнем. Она — Нарт, я — Трана, а ты?

А я? Как зовут меня? Я открыл рот, но язык плохо слушался, раздалось лишь невразумительное блеяние, рассмешившее мужичка.

— Ты брат ей, да? Или не понимаешь западного торгового? Ты дикий совсем?

— Нет. — Голос наконец-то послушался меня. — Не могу вспомнить. Имя.

Трана согласно кивнул, почему-то тут же прекратив допрос. Нарт сдула волосы со лба, взялась за волокушу и мы поехали дальше в гору.

— Куда? — Я попытался перекричать громкий шорох сухих лиан, ползущих по камням.

— А?

— Куда меня? Везете?

— А. Туда, — он махнул рукой неопределенно вперед. — К Нагорной.

— Что это?

— Что?

— Нагорная?

— А. Гипсовые гроты знаешь?

— Усыпальни анамибсов? — не на шутку встревожился и напрягся я. Культ поклонения древним гигантам не входил в мои планы, слишком уж много нехорошего слышал о них.

— Что за сказки? Там Армир живет. Увидишь.

— Кто… — я закашлялся и заметил, что теперь волокуша поднимает клубы пыли.

— Помолчи. На тряпку, рот закрой. — Трана бросил мне обрывок материи. Я брезгливо поморщился сквозь ржавое пыльное облако, в котором приходилось лежать, но приложил ее к лицу. На удивление, ткань не воняла и оказалась влажной. Дышать стало легче.

— Потерпи, недолго. Тут голая трещатка, всегда пылит. Хорошо еще ветра нет. — Он махнул рукой, но я не понял жеста. Трана прикрыл лицо широким воротником, хотя до него пыль почти не доставала. Я решил, лучше помолчать, и закрыл глаза, уже начавшие чесаться.