Борис Пшеничный - Капсула

- Очень плохо? - спросил из темноты Карпов.

- Не беспокойтесь, со мной бывает. Который час?

Блеснул циферблат с подсветкой.

- Четверть первого, ночь еще впереди. Кошмары?

- Да нет, просто на новом месте...

Карпов запалил зажигалку, приблизился к Покровскому, осветил лицо.

- Шалите, профессор. Вам снилась капсула. - Он вернулся на свою раскладушку, лег. - Она и во сне нас достает. Каждую ночь одно и то же... Как это вы рискнули, если мотор не в порядке? Сидели б уж дома.

О снах в донесениях ничего не было. О "моторе" тоже раньше не думалось, да он до последнего дня и не был уверен, что пошлют именно его. В институте, на ученом совете, обговаривали несколько кандидатур, были среди них и помоложе, и здоровьем покрепче. Это потом в каких-то высших кругах окончательно определили, что первым лететь ему. Он не особенно допытывался, почему остановили выбор на нем, хотя и удивился: чем вдруг пришелся? Какое-то объяснение, скорее даже намек получил случайно, уже на военном аэродроме, перед посадкой в вертолет. Прикативший на зеленой "Волге" генерал, напутствуя, просил соблюдать осторожность, быть осмотрительным; для вящей значимости поднял палец: "Предельно, профессор. Предельно." Стоявший рядом директор института поспешил заверить: "Чего-чего, а осторожности Павлу Александровичу не занимать". В его словах Покровскому послышалось что-то обидное, унизительное.

Переждав боль в груди, осторожно вполз под одеяло.

- Я трус, - внятно произнес он. - Потому и направили, что трусливей не нашли. Па весь институт один такой. Вы слышите?

Майор не отозвался. Заснул, должно быть.

Покровский проспал утро. Проснулся от духоты - солнце уже изрядно накалило палатку. Косо висевший на стуле пиджак напомнил, что ночью пришлось шарить по карманам, искать таблетки. Потер грудь ладонью, прислушался. Вроде бы нормально ни тяжести, ни боли. Жить можно.

Он уныло посмотрел на идеально заправленную раскладушку майора: произведение искусства, шедевр! Попробовал что-то похожее сотворить со своей постелью - куда там, жалкая поделка.

Прибираясь, наткнулся на саквояж. Его саквояж! Совершенно целехонький. Стоит себе под столом, туго набитый консервами. Ну, майор! Не забыл ведь, кого-то послал, велел собрать банки, принести, починить ручку, молнию. Каким же нужно быть обязательным, чтобы здесь, в этом заклятом месте, ничего не упустить из виду, даже такую пустяковину! Покровский расчувствовался, думая о Карпове; от вчерашней неприязни не осталось и следа. Надо сейчас же найти его, выразить свою признательность, нет, восхищение! Пусть знает, какой он необыкновенный, просто замечательный человек.

Но почему так тихо?

Он выбрался наружу. Никаких признаков жизни. Залитый солнцем лагерь напоминал декорацию, оставленную после киносъемок. Куда же все подевались.

С нарастающей тревогой заглянул в одну палатку, другую, обошел всю территорию. И когда убедился, что он здесь единственная живая душа, позвал в отчаянии:

- Эй, есть тут кто?

- Есть, есть! Я сейчас.

Голос пришел со стороны, из подступающих к лагерю зарослей.

Вскоре из кустов вышел солдат. Он торопился и уже на ходу застегивал брючные пуговицы. Покровский узнал наблюдателя, которого они с Карповым навещали в окопе. Тут же выяснилось, что зовут его Костей, что он оставлен дневалить, а остальные вместе с майором ушли купаться. Недалеко, примерно в километре, есть озерцо, и если профессор пожелает, он проводит. Но прежде приказано накормить, так что, пожалуйста, к столу. Каша, жаль, поостыла, а кофе-тот в термосе, горячи". Свежего хлеба, сами понимаете, нет, только сухари. И еще галеты. Масла п сахара - сколько угодно, без нормы.

Костю не надо было расспрашивать, сам выкладывал. Говорил и говорил торопливо, без пауз, сглатывая слова. Лишь изредка, сам того не замечая, неожиданно замолкал и озирался.

- Да вы ешьте, ешьте, пока хочется! - сказал он и оглянулся.

Покровский предложил ему присоединиться - за компанию, стал соблазнять консервами - этого добра на всех хватит, не везти же обратно. Костя от всего отказался. Он недавно заправился, и вообще они здесь едят мало, никакого аппетита, в горло ничего не лезет. К тому же на пустой желудок легче, не так мутит.

Поперхнувшись, Покровский уронил с ложки кашу, отодвинул от себя тарелку.

- Что ж это вы? - огорчился Костя. - Вам еще можно, вы у нас всего второй день... Ну, хоть кофе, от него ничего не будет.

Кофе он выпил, хотя как раз кофе был ему противопоказан. Видела бы жена...

С суетливой поспешностью, будто кто гнал его, Костя стал убирать со стола. И делал все шумно - гремел посудой, топал сапогами, без умолку и громко болтал. Но, странно производимый им шум лишь оттенял гулкое безмолвие лагеря.

- Тихо то как?! - вырвалось у Покровского.

- А вы разговаривайте, больше разговаривайте - и не будет тихо.

- Даже птиц не слыхать.

- Птиц-то нет, улетели. Не заметили разве? - Костя хитренько улыбнулся. - Все зверье поразбежалось. Козявки, мураша не найдете. Тля несчастная - и та сгинула.

Покровский повел головой за плечо. Стал озираться.

С Карповым он увиделся час спустя, когда отряд вернулся с озера. Вспомнив, что собирался поблагодарить за саквояж, с этим благим намерением подошел к майору. Но тот даже слушать не стал. Вдруг ощерился, посмотрел недобро. Что за бредни? Какая там, к дьяволу, любезность? Никакого одолжения он не делал и не собирался делать. А что вещички упаковали - так это в путь-дорожку, чтобы поскорей выпроводить. Уже и вертолет вызван. Еще утром, по рации. Так что в шестнадцать ноль-ноль быть на вертолетной площадке.

- Сейчас, - майор посмотрел на часы, - без семи одиннадцать. В вашем распоряжении... Сами посчитайте, сколько еще вам слоняться.

Когда говорят таким тоном, возмущаться, спорить бесполезно. Обескураженный Покровский потребовал связать его со штабом округа.

- Не могу. - Карпов изобразил сожаление. - Рация свернута. Мы уходим отсюда, сматываемся.

Только сейчас Покровский обратил внимание на суету в лагере. Солдаты валили палатки, антенну уже убрали. Появились какие-то ящики, тюки.

- Как же так? - окончательно растерялся он. - Хотя бы предупредили. Я же ничего не успел.

- Это уже ваши заботы.

Свои заботы Покровский ни на кого не перекладывал, но и решать за себя никому не поручал. Никуда он не полетит, пока основательно не разберется. От него ждут обстоятельного доклада, четкой экспертной оценки, а что он сумел узнать? Даже не разглядел как следует. Хорош, скажу, эксперт. Полистал бумажки, прогулялся по тропинке, наслушался солдатских матюков - и все дела? Ах да, еще страху натерпелся, скверный сон увидел. Масса впечатлений! Ученый совет ахнет.