Михаил Емцев - Бог после шести

Стоя в передней, Виктор прислушивался к звонкому голоску девушки и размышлял о гостье. Танька с первого взгляда хоть кому понравится. На определенный вкус ее даже можно было назвать красивой. Лицо чистое, нежное, подбородочек детский, а глаза Танькины, глаза ее — это, конечно, вещь. И волосы у нее пышные, каштановые, и сама складная. Даже унылый ямщицкий зипун, который сейчас называют дубленкой, не портил ее фигуры. И ядовито-красные конструкции с пряжками, шпорами и никелированными застежками на ногах вроде бы шли девушке. Как мода ее ни корежила, Танька оставалась Танькой, то есть просто хорошенькой молоденькой девочкой. Впрочем, отзывались о ней по-разному. Люди пожилые, немного старомодные, после первой беседы с Таней говорили, что у нее возвышенная и, по-видимому, добрая душа. Танькины приятели помоложе, не так уж совсем молодые, но и не старые, отмечали, что в девушке что-то есть, и это что-то необычно. Танькины сверстники, юноши и девушки, больше всего боявшиеся серьезного в жизни, выносили приговор: с ней не соскучишься.

Однако Виктор знал, что так бывает только поначалу. Потом впечатление менялось, а иногда даже превращалось в прямо противоположное. В глаза начинали бросаться не замеченные сразу мелочи и детали, и постепенно обнаруживалось, что роскошные Танины волосы давно уже не были в руках парикмахера, и, кажется, даже не расчесывались их владелицей. К зеленой, кое-как разглаженной юбке девушка могла надеть фиолетовую кофту, и такое соотношение красок, похоже, ее удовлетворяло. Восторг, светившийся в глазах Тани, носил какой-то напряженный, а иногда даже фальшивый оттенок. Точно она когда-то удивилась, широко открыв глаза навстречу миру, да так и осталась в своем первозданном удивлении. Если сперва и казалось, что от девушки шел свет, то вскоре свет этот начинал напоминать освещение электрической лампочки без абажура — от него болели глаза и хотелось повернуть выключатель. В Таниной одухотворенности был элемент обязательности, почти профессионализма, будто она дала кому-то такой обет: удивляться, восторгаться и следовала данному слову с неистовством идолопоклонника.

Больше всего Виктора огорчала Танина манера общаться. Говорила девушка негромко, убедительно и главным образом о себе. О том, какая она удивительная и способная и что по этому поводу думают окружающие. По ее словам выходило, что окружающие думают о ней хорошо. Даже очень хорошо.

“Ты, Танька, культ”, — не раз говорил отец Виктора, Сергей Тимофеевич Ярцев, мужчина медлительный и степенный, с лукавым, быстрым взглядом серых глаз.

— А ты, Танечка, все хорошеешь, — певуче разлилась на кухне Анна Петровна. — Какая славная у тебя шапочка! Из белочки, что ли? Ты в ней как снегурочка, глазенки блестят, веселая… Все идет как надо?

— А что мне?

Виктор представил, как Танька завертела головой и от мокрой косматой шапки ее во все стороны полетели брызги воды и снега.

— Что мне? — повторила девушка и засмеялась. — Смешно сказать, сейчас ехала к вам, и водитель троллейбуса по микрофону объявил: мол, такая-то гражданка в беличьей шапочке, подойдите ко мне. Я подхожу, он говорит: “Не могу удержаться, девушка, чтобы не назначить вам свидание”. Все на меня смотрят, а мне смешно, я засмеялась и отошла. А парень ничего себе, молодой, с усиками, зубы белые, ровные-ровные.

— А ты, вострушка, все разглядеть успела?

— Долго ли? Да у него, кроме зубов, ничего интересного нет. Вы спрашиваете, почему я веселая? А причина простая: ко мне все люди хорошо относятся, вот мне и весело. Я не понимаю, почему это другие ссорятся, — для меня нет плохих людей, мне со всеми хорошо.

— Хвастаешься поклонниками? — сказал Витя, входя в кухню.

— А как же иначе? Чем еще похвастаться девушке? Вот только ты на меня внимания не обращаешь. — Таня снова засмеялась, сверкнула белыми крепкими зубами, стрельнула озорными глазами, взмахнула черными ресницами, короче, проделала серию мелких ослепительных движений, от которых у Виктора зарябило в глазах, и он, опустив голову, присел за стол допивать чай.

— Не могу я на тебя обращать внимание, Танька! — сказал он. — Я тебя еще в третьем классе за волосы таскал, а в десятом ты мне шею расцарапала и я тебе синяк на руке посадил, не забыла?

— Как забыть, я до сих пор вынашиваю план мести. Вот погоди, будет у тебя черная пятница.

— Да ты присядь, чайку-то попей, — вмешалась Анна Петровна. — Что все на одной ноге скачешь, как стрекоза какая-нибудь неустроенная?

— Нет, не хочу. Стоя — оно быстрей. Я тороплюсь. Дел куча, я их успеваю делать только потому, что тороплюсь. Все удивляются: ты, говорят, Танька, двужильная. А я ничего. Сегодня четыре часа спала, но все успела. Бассейн, гимнастика, библиотека, зачет, венок, крематорий. Витька у меня последний…

— Господи, крематорий? С чего это? — Брови Анны Петровны приподнялись.

— У моей подруги отец умер, я венок организовывала. И в крематории побыла. На поминках не осталась, не люблю этого варварства… Вить, у меня дело есть.

— Изложи в письменной форме — я больше тысячи слов в минуту на слух не воспринимаю.

— Нет, кроме шуток. Ты где встречаешь Новый год?

— Еще не думал. Где-нибудь встречу. А что? Таня улыбнулась и обратилась к Анне Петровне:

— Тетя Аня, есть предложение встретить Новый год на вашей старой даче. Как вы на это посмотрите?

Анна Петровна осторожно сказала:

— Что ж, это можно… Сейчас, говорят, многие так делают. А компания откуда?

— Замечательные люди! Мои знакомые. Умные, веселые, оригинальные, очень забавные человечки. Художники, поэты. Дело за Витей. Может, у него другие планы?

Анна Петровна насторожилась:

— У тебя, Танюша, все замечательные. Смотри, налетишь на такую замечательность — костей не соберешь.

Девушка тряхнула головой:

— Меня бог бережет. Все удивляются, как я умею из передряг выходить. Я вам не рассказывала о своей поездке на юг? Это было что-то потрясающее, я вам потом расскажу, не при Вите: ему вредно такие вещи слушать, он у нас еще маленький.

— Если у тебя нет ничего определенного, Витенька, то почему бы вам не встретить Новый год вместе с Таней? Знаете вы друг друга столько лет, а все поврозь ходите, как чужие.

Над Анной Петровной дамокловым мечом висела тень грядущей невестки. Мать Виктора была женщиной несколько старомодной, из потомственной рабочей семьи, где раз навсегда определенные жизненные ценности вроде честного труда, верности семейному долгу не подлежали пересмотру. То, что она слышала о современных девицах, повергало ее в смятение. Соседки и приятельницы поставляли Анне Петровне информацию, рождавшую тревогу и неприязнь. “Попадется какая-нибудь такая, погубит парня, — думалось Анне Петровне. — Уж лучше Татьяна. Хоть и раздрызганная малость, но зато честная и добрая, а главное — открытая. Все, что с ней ни случится, расскажет и совета еще попросит. Не таится, своя”.