Деймон Найт - Сюжетный поворот

Что теперь? Может, кто-нибудь сходит за лестницей и слазает на крышу за монеткой, чтобы затем вручить ее Джонни?

Ровным счетом ничего не произошло, если не считать того, что справочное бюро снова испустило громоподобное бурчание, и на сей раз Джонни разобрал свое место назначения, Джексонвилль.

Воспрянув духом, художник остановился у газетного прилавка купить сигареты. За них он заплатил полдоллара, которые ему тут же шлепнули обратно на ладонь.

«Рейс номер шестнадцать до Жкснвилля, посадка производится у выхода номер девять», — прогудело справочное.

Джонни немедленно вернул сигареты, не в силах отвести взгляд от японской монетки, которая лежала, издевательски твердая и реальная, у него на ладони… В кармане должны были лежать полдоллара, теперь их там — ни слуху ни духу; следовательно, он выкинул их на крышу над багажным прилавком. Обычная ошибка. Но ведь за все десять лет, что Джонни таскал с собой монетку, он ни разу не спутал ее с полубаксом, только сейчас.

«Рейс номер шестнадцать…»

Твидовая дама, сообразил Джонни, пока озноб медленно полз у него по спине, оказалась в художественной лавке раньше него. Она не могла следовать за ним ни в автобусе, ни в такси, ни как-то еще — просто не хватило бы времени. Дама заранее знала, куда он направляется и когда собирается туда прибыть.

Все получается так, думал Джонни, пока монетка становилась холодной и скользкой, как рыба, у него в ладони, все получается так, как если бы эти двое, твидовая дама и старичок, лет десять назад установили на нем что-то вроде радиомаяка — так что он оказывался для них как кот с консервной банкой на хвосте. Получается так, что, когда им нужно, они могут за-

глянуть в какой-то радароскоп и увидеть его жизненный путь, подобный свитому в спираль куску медной проволоки…

Но если все действительно так, тогда спасения, конечно, нет. Его жизненный путь вьется через конкретный зал ожидания к конкретному самолету и снова вниз — туда, где самолет приземлится, дальше в конкретную комнату, затем в конкретный ресторан, так что через день, через месяц, через год, через десять лет — когда угодно — они могут потянуться и достать его, где бы он ни оказался.

Спасения же нет потому, что нечто особенное встроено в эту бурую японскую монетку, некая комбинация случайных событий, которая сводится к тому невероятно странному результату, что он просто не может ее потерять.

Джонни с диким видом огляделся. Паяльная лампа. Разводной ключ. Кузнечный молот. Ничего похожего поблизости не оказалось. Лишь сильно похожий на сцену из «Того, что грядет» зал ожидания в аэропорту, никаких специальных инструментов здесь и быть не могло.

Справа из-за прилавка вышла прелестная девушка, подняв секцию и опустив ее за собой. Джонни тупо уставился вслед девушке, а затем перевел взгляд туда, откуда она вышла. На лбу у художника собрались морщины. Он подошел к прилавку и поднял секцию.

Лысый мужчина в нескольких футах от него прервал телефонный разговор и замахал Джонни трубкой:

— Сюда нельзя, сэр! Входа нет!

Джонни положил японскую монетку под утлом туда, где была привешена секция. Убедился, что это именно японская монетка. Надежно ее закрепил.

Лысый бросил трубку и направился к Джонни, протягивая руки.

Джонни изо всех сил обрушил секцию вниз. Раздалось глухое «бум», а потом возникло странное чувство давления, свет, казалось, помутнел. Джонни повернулся и бросился бежать. Никто его не преследовал.

Самолет оказался двухмоторным реликтом. Снаружи он отдаленно напоминал что-то из викторианской эпохи, внутри же — темную наклонную пещеру с невероятным числом втиснутых туда сидений. Воняло там как в мужской раздевалке. Джонни проковылял по узкому проходу к единственному, казалось, еще свободному месту и присоседился к крупному смуглому джентльмену с полосатым галстуком на шее.

Художник неловко пристроился в кресле. С тех пор как Джонни обрушил на монетку секцию прилавка, его не покидало какое-то особое чувство — и самым неприятным было то, что он никак не мог распознать, что это за чувство. Как бы физическое ощущение чего-то неладного — вроде расстройства желудка, недосыпа или приближающейся лихорадки, но ничто из перечисленного не подходило. Джонни проголодался, но не настолько. Тогда он подумал, что у него неладно со зрением, но все вокруг выглядело совершенно нормально — он прекрасно мог все разглядеть. Может, что-нибудь с кожей? Вроде такого легкого покалывания, которое… Нет, и не кожа.

Немного похоже и на опьянение — в ту долю секунды, когда понимаешь, как ты напился, и сожалеешь об этом, — похоже, но все-таки не то. А отчасти напоминает предчувствие — еще более явственное и тягостное, чем раньше: «должно случиться что-то скверное».

Пилот с напарником прошли мимо и исчезли в носовом отсеке. Дверь закрылась; стюардесса осталась в хвостовой части и принялась изучать какие-то бумаги у себя на столике. Вскоре завыли стартеры и ожили моторы; Джонни, летавший до этого лишь раз, да и то с дерева, пришел в ужас, услышав такой дьявольский шум. Еще минута бесконечного ожидания, а затем самолет потащился вперед, покачивая носом, затем пополз немного быстрее, громыхая, — бесконечное бетонное пространство скользило мимо, — наконец, самолет, подобно какой-то громадной, нелепой и, главное, нелетной птице, по невероятной случайности приподнялся, на несколько футов оторвавшись от земли; взлетная полоса опрокидывалась, наклонялась, уменьшаясь по мере подъема, вверх, уже куда выше тумана над водой — салон покачивался размеренно, как гамак, под аккомпанемент монотонного урчания моторов.

Сбоку послышался хлопок. Джонни повернул голову.

Хлоп… хлоп… хлоп…

Маленький металлический диск лихо скакал по ковру подобно блохе или прыгающим семенам мексиканских растений. Затем помедлил немного — челюсть Джонни отвисала все ниже и ниже. Оказавшись рядом с креслом Джонни, диск подпрыгнул.

И приземлился художнику на колени — бурый металлический кругляшок с изображением хризантемы, согнутый посередине. Джонни смахнул его. Кругляш прилип к ладони, будто магнит к железу.

— А, черт! — гаркнул чей-то голос прямо в ухо Джонни. Между тем Джонни просто не имел возможности уделить

этому голосу внимание. Другой рукой художник пробовал оторвать монетку. Жуткое ощущение — она липла к пальцам и не желала слезать с ладони; он попытался соскрести ее о подлокотник своего кресла. С таким же успехом можно было пытаться соскрести собственную кожу. Джонни сдался и принялся ожесточенно трясти рукой.