Фриц Лейбер - Большое время

У Сида не так уж много достижений, но в это мгновение я забыла про свою психологию и задумалась, сознает ли он, куда он дойдет со своими озарениями.

– Да, я поэт, вы правы, – прорычал в ответ новенький. – Мое имя Брюс Маршан, вы, проклятые зомби. Я поэт – в том мире, где даже строки короля Джеймса и вашего драгоценного Уилла, над которым вы насмехаетесь, не защищены от змеиной слизи и грязных паучьих лап. Вы меняете нашу историю, крадете нашу уверенность в самих себе, проклятые всезнайки! Вы утверждаете, что действуете с самыми лучшими намерениями, а к чему это нас приведет? К этой дрянной форменной перчатке!

Он поднял свою левую руку – все еще в черной перчатке, а вторая перчатка зажата в ней – и потряс ею.

– Что же случилось с твоей рукавицей, драгоценный мой? – вопросил Сид. – Расскажи нам.

Эрих рассмеялся:

– Считай, тебе повезло, Kamerad. Нам с Марком вообще не досталось никаких перчаток.

– Что с ней случилось? – возопил Брюс. – Да обе эти дряни на левую руку! – он швырнул перчатку на пол.

Невозможно было удержаться, мы все взвыли от восторга. Он повернулся к нам спиной и пошел, хотя, как я предположила, вряд ли он будет прорываться в пустоту. Эрих вцепился в мою руку и выговорил между приступами смеха:

– Mein Gott, Liebchen, что я тебе говорил о Солдатах? Чем больше ворчат, тем ничтожнее оказывается причина! Это уж наверняка!

Но смеялись не все. Как только новая дева услышала имя Брюса Маршана, взгляд ее стал таким, будто она только что приняла причастие. Я была рада, что ее хоть кто-то заинтересовал, потому что она всегда была зазнайкой и только отбивала охоту с собой общаться, хотя появилась она на Станции с рекомендациями славно погулявшей в Лондоне и Нью-Йорке в двадцатые годы.

Она осуждающе посмотрела на нас, подбирая с пола поднос и лекарства, не забыв при этом и перчатку, которую водрузила в центр подноса, как священную реликвию.

Бур, удержав равновесие, попытался было заговорить с ней, но она обошла его, как пустое место, и снова он ничего не мог сделать из-за своего подноса с рюмками. Тогда он наконец стронулся с места и быстро раздал выпивку. Я сразу же сделала солидный глоток, потому что увидела, как новая дева зашла в Хирургию, а я терпеть не могу, когда мне напоминают, что у нас есть это заведение, и очень хорошо, что Док слишком пьян, чтобы этим заниматься. Некоторые из хирургических инструментов паукообразных чересчур болезненны – мои воспоминания об этом относятся к числу тех, которые я предпочла бы как можно скорее вычеркнуть из памяти.

К этому времени Брюс снова присоединился к нам и, изо всех сил сдерживаясь, заявил:

– Слушайте, вы можете ржать сколько угодно, но дело вовсе не в этой чертовой перчатке.

– А в чем же, достойнейший? – спросил Сид. Он был весь воплощенное внимание, и это выражение невинности подчеркивала его тронутая сединой золотистая бородка.

– Дело в принципе, – заявил Брюс, окидывая нас подозрительным взглядом, хотя никто и не думал улыбаться. – Дело в этой жалкой беспомощности, в гибели космоса – только не говорите мне, что по планам этого не было! – которую маскируют под милосердную, все сознающую власть.

Пауки – а мы не знаем, кто они на самом деле; это просто название; мы видим только таких же их агентов, как мы сами – Пауки выгребают нас из наших спокойных могил…

– И что в этом плохого, парень? – проворчал Сид, с совершенно невинным лицом.

– …и воскрешают нас, если им это удается, а потом говорят нам, что мы должны бороться с другой силой, странствующей во времени, которую называют Змеями – и снова это только название – которые собираются изуродовать и поработить весь космос, его прошлое, настоящее и будущее.

– А разве это не так, друг мой?

– И пока мы еще не вполне очухались, нас вербуют в Большое Время и распихивают по туннелям и норам вне нашего пространства-времени, во всяких дрянных чуланах, серых мешках, мышиных норах – не сравнить с этой Станцией – которые сотворили Пауки, может быть, посредством мощных имплозий, но никто точно не знает; а потом нас отправляют со всякого рода миссиями в прошлое и будущее, чтобы изменить историю, как считается, таким образом, чтобы воспрепятствовать Змеям в их происках.

– Верно, дружище!

– И тут у нас под ногами все начинает гореть, удары следуют один за другим, наши ощущения настолько вывихнуты, наше общественное и личное сознание так болезненно искажено, те нити, которыми все мы привязаны к реальности, завязываются в такие тугие узлы, что мы совершенно не можем воспринимать вещи, как они есть на самом деле.

– Мы все это ощущаем, приятель, – сухо сказал Сид, и Бур тоже кивнул своим гладким черепом.

– Поглядел бы ты на меня, Kamerad, мои первые пятьдесят снов, вставил Эрих, а я добавила:

– И у нас, девушек, то же самое.

– О, я знаю, что мне следовало бы стать более толстокожим, и не думайте, что я этого не сумею. Не в этом дело, – резко сказал Брюс. – Я бы махнул рукой на то, что запутался сам, на ту сумятицу, что устроили в моей душе; я даже не стал бы восставать против переделок истории и разрушения бесценных творений прошлого, которые когда-то считались вечными, если бы я почувствовал, что это к лучшему. Как уверяют нас Пауки, чтобы остановить Змей, крайне необходимо, чтобы Запад одержал победу над Востоком. Но что они делают для достижения этой цели? Вот несколько прекрасных примеров.

Чтобы уравновесить силы в древнем Средиземноморье, они укрепили Крит в ущерб Греции, превратив Афины в город-призрак. Платон оказался заурядным сочинителем, и вся греческая культура зазвучала в минорном ключе.

– У тебя есть время на изучение культуры? – услышала я свой собственный голос и тут же зажала ладонью рот.

– Но ведь ТЫ, парень, помнишь же платоновские диалоги, – заметил Сид.

– И не вороти нос от Крита – у меня там замечательные друзья.

– Но долго ли еще я буду помнить «Диалоги» Платона? И кто их будет помнить после меня? – возразил Брюс. – А вот еще пример. Пауки пожелали сделать Рим могущественным и так ему помогли, что он рухнул под натиском германцев и парфян через несколько лет после смерти Юлия Цезаря.

На сей раз вмешался Бур. У нас на Станции почти все обожают такие перепалки.

– Вы забыли упомянуть, сэр, что своим самым последним падением Рим обязан Нечестивому Тройственному Союзу, который Змеи сколотили из античного Востока, омусульманенного христианства и марксистского коммунизма. Они пытались направить в будущее импульс энергии через Византию и Восточную церковь и не допустить, чтобы инициатива была перехвачена Паучьим Западом. Вот это, сэр, и есть Трехтысячелетний план, с которым мы боремся, пытаясь вернуть Риму былую славу.