Жюли Верланж - Пузырьки

Но именно она позвала меня. Я смотрела телевизор.

- ИДИ, ПОСМОТРИ, МОНИКА.

Я подбежала к окну. По моей улице шли люди в жутких черных мешках!

Я закричала, я забыла, что они не могли меня слышать. Но я, как сумасшедшая, начала жестикулировать, и меня наконец заметили; люди подошли к дому и помахали мне.

Я уже три дня назад сняла блокировку рычага защиты, с таким нетерпением я их ждала. Я ринулась к двери, широко распахнула ее, и они вошли,

Они быстро закрыли за собой дверь и сняли свои черные мешки.

Их было двое. Высокий и низенький. У высокого были черные волосы и сияющие от радости глаза. Когда он улыбался, все его лицо словно освещалось. Низенький был довольно полным, у него были кудрявые светлые волосы, маленькие голубые глазки, прячущиеся в жирных складках щек.

Высокий сказал:

- Посмотрена это! Лорелея с длинными волосами. Ундина с зелеными глазами, в золотом платье.

Низенький ответил:

- Тише! Ты напугаешь мадемуазель своими нелепыми выражениями - они понятны не всякому.

Это была правда, я не поняла, но не боялась этих людей.

Они назвали себя. Высокого звали Фрэнк. Низенького Эрик. Я назвала себя: "Моника". Мы пожали друг другу руки, и им захотелось, чтобы я их обняла. Высокий сказал:

- Кроме всего прочего, сегодня особенный день.

Я сделала это, и у меня появилось странное чувство, потому что, кроме папы, я никогда никого не обнимала.

Фрэнк спросил:

- Где ваши родители, Моника? Вы одна?

Я быстро ответила:

- Мама умерла, а папа... вышел наружу.

Он печально посмотрел на меня и положил руку на мое плечо.

-Вы давно одна, Моника?

- Три года.

Он вздохнул, потом сказал:

- Теперь вам больше не надо думать об этом. Вам действительно очень повезло. Сколько вам лет?

-Шестнадцать.

Они молча переглянулись.

Фрэнк сказал:

- Только шестнадцать? Я было подумал, что вам...

Эрик быстро прервал его:

- Когда вам исполнилось шестнадцать?

- В последний месяц.

Они оба замолчали. Потом опять переглянулись; у них обоих было такое выражение, словно им было за что-то стыдно. Я ничего не понимала. Почему мне только шестнадцать? Может быть, я показалась им слишком молодой? Маленькой девочкой? Но, с другой стороны, казалось, что им было жалко меня, очень жалко.

Фрэнк потрепал меня рукой по щеке, а Эрик опустил взгляд.

Внезапно я стала чего-то стесняться, меня охватила печаль, но почему - я не знала. Я охотно спросила бы у них, что они имели в виду, но теперь я не доверяла самой себе.

22 сентября

Я жду Фрэнка, который должен забрать меня.

Я придвинула к окну маленький столик, чтобы не пропустить его, пока я пишу. Конечно, теперь мне не нужно вести этот дневник, потому что время пузырьков закончилось. Я думаю, что это последняя моя запись.

Представить себе, что я выхожу наружу... Я просто не могу в это поверить. Я спросила у Фрэнка:

- Вы покажете мне этот мир, каким он был раньше?

Сначала он озадаченно посмотрел на меня, потом ответил:

- Ну конечно, малышка, я покажу вам мир, каким он был раньше.

Но он казался не слишком радостным. Почему? Разве мир раньше не был так прекрасен, как я его себе представляла? Или, может быть, он никогда больше не станет таким?

Ax, это ничего не значит. Я выйду наружу, и все равно это будет чудесно.

Я буду совершенно счастлива, даже если не увижу ничего особенного... Теперь я тоже понимаю, почему другая хотела, чтобы я взяла ее малыша. Я должна была сделать это, потому что вчера слышала, что сказал Фрэнк Эрику, а сегодня утром сама видела это по телевизору.

Я вчера на несколько мгновений оказалась одна, потому что хотела привести себя в порядок, а также потому, что решила надеть мамино платье. Они сидели в библиотеке, и мать-слуга подала им напиток, который иногда давала папе, а мне никак не хотела дать.

Я вернулась тихо, чтобы послушать, и я услышала.

Фрэнк сказал:

- Мы ничего не должны делать. Это бесчеловечно! Несмотря ни на что, у нее такие же права на жизнь, как и у нас, это в конце концов не ее вина. Мне кажется, тут надо действовать иначе, может быть, отправлять в резервацию.

А Эрик ответил:

- Нельзя никакого "иначе", ты же сам великолепно это знаешь. Не существует средства, чтобы помочь ей, и она, может быть, заразна. Нет никакого другого выхода. Это нужно сделать.

Фрэнк гневно ответил:

- Тебе, может быть, это нравится, мне - нет, я не могу ее просто застрелить! Я просто не могу этого сделать! Это чудовищно, поступать так! Мне стыдно за это.

Эрик коротко ответил. Было странно видеть, как он защищается. Совсем как я, когда мать-слуга дает мне советы и я знаю, что она права, но не хочу с ней соглашаться.

Он сказал:

- Это закон; Мы ничего не можем поделать. Она не должна иметь потомства.

Фрэнк прервал его.

- Никто же не знает, действительно ли они опасны! И эти дети, все эти дети!..

- Мы не можем пойти на риск. Хотя дети других не деформированы, откуда ты можешь знать, нормальны ли они? Произвести отбор невозможно.

- Но, может быть, они невосприимчивы! Вы же их вообще не исследовали! А здесь во всяком случае нет никакого сомнения.

- Боже мой, но ведь СОВЕТ решил! Пузырьки в первый раз появились шестнадцать лет и два месяца назад. Посчитай же, посчитай!

Где-то в доме что-то звякнуло, и они оба вскочили.

- Тихо, - сказал Фрэнк. - Если она внезапно вернется...

Потом я вошла и сразу же увидела, что я очаровала их, но мне это не доставило никакого удовольствия. Мне показалось, что я все поняла. Сегодня утром я буду совершенно уверена.

Я подбежала к телевизору, но там все еще показывали людей, очищающих город. Потом внезапно появилась другая сценка.

Другой убегал прочь. У него было много ног, и он не мог бежать очень быстро, он все время спотыкался. Но я видела, что он прилагает отчаянные усилия, чтобы спастись. Один из мужчин направил на него излучатель. Другой съежился на земле, превратившись в маленькую кучку пепла.

Они тотчас же сменили эту сцену и заговорили о чем-то другом.

Конечно, они не хотели нам этого показывать. Но я все великолепно поняла. Кроме того, я слышала, как об этом говорили Фрэнк и Эрик.

Они убивали всех других. Да, это так.

О боже мой! Фрэнк прав. Мне кажется, что что-то не в порядке.

Другие пугались, но, несмотря на это...

Поэтому богиня Кали и хотела отдать мне своего малыша. Вероятно, она знала об этом. Я спрашиваю себя, не расстреляли ли они и ее? Я, конечно, не хотела смерти Кали, нет. А ее малыша? Он же выглядел таким нормальным!

Мне кажется, что они делают что-то не то. Папа этого не одобрил бы.

Однако я не должна думать об этом. Я не должна грустить. Это великолепный день. Я жду Фрэнка и я выйду наружу. Я жду у окна...