Игорь Гетманский - Над пропастью во ржи

Я понял.

Она была женственна. Сексуально женственна. Она была по-женски слаба, по-женски добра, по-женски глупа или проста. Она двигалась, как настоящая деревенская богиня - покачивая округлыми бедрами, чуть колыша полной грудью под тонкой материей платья. Она была доступна, доступна в любой момент и всегда - но только для тебя. Как ей удавалось создавать такое ощущение известно, видимо, одному Сатане.

Я сидел за столом напротив нее, прихлебывал горячий сладкий чай из блюдца, смотрел в ее рыжие глаза за белесыми ресницами и вдруг поймал себя на том, что мне хорошо. Мне было хорошо и просто с ней. И еще она мне нравилась, - простая русская добрая теплая баба - она нравилась мне. Я не позволил себе насторожиться и прогнать это ощущение, а только отметил его про себя, улыбнулся ей и еще глубже стал погружаться в омут ее необычных глаз. Внезапно оттенок их изменился - или мне это показалось? - они стали цвета спелой ржи, я сидел и смотрел на эту рожь, и вдруг как бы оказался на поле, и пошел в этом ласковом, теплом, обнимающем охряно-желто-рыжем пространстве, посреди колосьев. Я шел и шел, и мне было тепло и ласково, а когда вдруг я увидел, как рожь внезапно кончилась и перед моими ногами разверзлась пропасть, я почему-то нисколько не удивился. Это была бездонная пропасть. Бездонная. И там, в этой пропасти, я знал, ждала меня невидимая, притягательная, сладкая, неотвратимая и желанная...

Смерть.

Я так захотел туда! Неодолимое желание... Я так захотел туда, на дно, стоя над пропастью во ржи!

"Над пропастью во ржи... Что это за слова? Знакомые слова. Сэлинджер. Американец. Писатель. Это его образ. Проснись".

Я очнулся и мысленно остервенело дернул себя за ухо. И стряхнул наваждение, ушел с ржаного поля, отвел взгляд. Потом с усилием улыбнулся доброй хозяйке и поставил пустое блюдце на стол. Я не хотел больше чаю.

Я узнал то, что хотел.

Эта женщина - знала она это или не знала - несла в себе гибель для тех, кто попадал на ржаное поле ее любви. В это можно было не верить, над этим можно было смеяться, но мне было дано увидеть и прочувствовать то, что было закрыто для восприятия моих погибших коллег. И еще мне было дано в течение двух лет собирать ту страшную статистику, которая подтверждала истинность моего "сомнительного" эксперимента.

Я поблагодарил Смердину Нину Ивановну за гостеприимство и ушел из ее дома. И, оказавшись на улице, понял, что если в дороге еще сомневался в целесообразности другого намеченного мною визита, то теперь его нужно нанести обязательно.

* * *

Уже смеркалось, когда я остановил машину на краю поселка, около почерневшей от времени, покосившейся избы. Дверь в дом была не заперта, она тихо оповещающе скрипнула, когда я толкнул ее, я прошел в сени и немного постоял, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте. В доме не раздавалось ни звука, пахло мышами и сушеными травами.

- Акулина Нефедовна! Дома? - Я громко постучал каблуками по полу и вошел в большую, единственную в избе комнату с четыремя окнами на все стороны света. На большой кровати в дальнем углу под тонким серым одеялом шевельнулась длинная костлявая фигура, я осторожно подошел ближе и в вечерней полутьме разглядел сухое морщинистое лицо хозяйки. Она молча и бесстрастно смотрела на меня, и мне стало не по себе от этого ничего не выражающего взгляда...

Мало кто из моего окружения знает, что поселок Таежный-3 был мне когда-то очень хорошо знаком. Более двадцати лет назад, сразу после окончания школы милиции, я три года отработал здесь участковым инспектором. Смердина Нина Ивановна в Таежном тогда не проживала, зато проживала 70-тилетняя Акулина Нефедовна Костина и являлась объектом моего пристального милицейского внимания. Дело в том, что Акулина Нефедовна, или бабка Акулина, как все ее называли, была настоящей деревенской колдуньей. Говорят, не стоит село без праведника. Насчет этого я не знаю, зато знаю точно, что не стоит село без собственной вещуньи и знахарки. Сколько я ездил по нашим таежным селам - везде таких бабок встречал.

Бабка Акулина в Таежном-3 пользовалась огромным и опасливым уважением. Она излечивала травянысми настоями самые неизлечимые болезни, говорят, очень верно предсказывала судьбу, отводила от дома беду, а иногда помогала и деньгами. Плюнет на ладонь мужику, и - глядь! - в доме у него деньги заводятся! Ну, и так далее... Я, молодой тогда дурачок, все пытался уличить ее в получении нетрудовых доходов, получалось это у меня плохо, бабка Акулина только надо мной добродушно подсмеивалась, я злился... Если бы мне кто-нибудь сказал тогда, что через много лет я приду к ней за помощью, я рассмеялся бы этому человеку в лицо!

Я стоял около постели бабки Акулины и не знал, что сказать. Может быть, она, разменяв десятый десяток, уже выжила из ума? Но нет. Бабка Акулина разомкнула синие губы и прошелестела:

- Пришел, надо же... Через столько лет. Узнала тебя. Садись... Володя.

Она помнила мое имя! Я тихо присел за стол на край табурета:

- Как живете, баба Акулина? - растеряно спросил я. - Может, помощь нужна, врача?

- Не нужно ничего. Ходит врач. Не за этим ты пришел. Знаю - зачем. - Она приподнялась на локтях и полуприсела, откинувшись на подушки. - Спрашивай.

Наши глаза встретились, и я почему-то вдруг сказал совсем не то, что хотел сказать, не вопрос я задал, а выплеснулись из меня вина и горечь последних недель:

- Людей своих я погубил, баба Акулина. Не понимаю - как, ничего объяснить не могу, но знаю только - погубил. Спать не могу...

Старуха пожевала губами, потом ответила:

- Нет на тебе вины... Нет. А то, что не понимаешь - лжешь. Себе лжешь мне не лги. Видел ее?

Я понял, о ком она говорит.

- Видел...

Она пристально и молча смотрела на меня, и я вдруг осознал, что она знает, что я был на ржаном поле, над пропастью во ржи, и знает, что никому я не хочу об этом рассказывать, даже ей.

- То, о чем поведаю я тебе сейчас - об этом не болтай никогда. Проболтаешь - горе бабе большое принесешь, а исправить ничего не сможешь, только хуже сделаешь... - Баба Акулина помолчала. - Снасиловали ее, Нину-то, в двадцать лет, молодухой еще, снасиловали. Жила она тогда с матерью в Кедровке, далеко отсюда, знаешь село такое?

Я кивнул.

- Так вот кузнец один за ней там ухаживал. Долго ходил. Да не утерпел, кровь молодая, горячая... Как-то в лес завел и... Нина с матерью тогда очень скоро уехали, от молвы, от позора. Все по краю кочевали, то там поживут, то сям. Личной жизни у нее никакой не было, да и не желала она, боялась... Детей не хотела. И не имеет... Лет десять назад, когда мать умерла, Нина здесь осела. Вроде отогрелась душой, замуж вышла, муж дом поставил. Только видишь, чем старая обида-то в ней обернулась... Сама она не понимает, не видит, что творится. Баба добрая, не памятливая, для мужика любого - слаще не сыщешь, а вот... Тогда в том лесочке, где кузнец над ней надругался, бес-мужененавистник в нее вселился. Тайно. От нее тайно. И теперь, когда появилась возможность берет свое.