Роберт Силверберг - Лагерь Хауксбилль

– Док, это Лью Ханн, – сказал Барретт. – У него темпоральный шок.

Помоги ему.

Квесада подтолкнул новенького к качалке из пенопласта и быстро расстегнул его серый костюм. Затем протянул руку к своим медицинским инструментам. К тому времени лагерь «Хауксбилль» был уже неплохо оборудован для оказания срочной медицинской помощи. Людей из Верховного Фронта не очень то интересовала судьба узников лагеря, но они не хотели показаться негуманными в отношении людей, которые больше уже не могли причинить им какой-нибудь вред. Поэтому время от времени они засылали в прошлое самые различные полезные вещи, начиная от обезболивающих средств и хирургических зажимов и кончая диагностической аппаратурой. Барретт еще помнил те времена, когда здесь ничего не было, кроме пустых хижин, и если с кем-нибудь случалась малейшая неприятность, это было подлинной бедой.

– Он уже принял спиртное, – сказал Барретт. – Я думаю, ты должен об этом знать.

– Я и сам это вижу, – пробормотал Квесада, почесывая свои щетинистые, коротко подстриженные, рыжеватые усы.

Прикрепленный к качалке диагност уже работал вовсю, высвечивая на дисплеях информацию об артериальном давлении Ханна, содержании калия, способности крови к свертыванию, проценте сахара и многом другом. Квесада, казалось, легко постигал цифры и факты, захлестнувшие дисплей и автоматически печатающиеся на бумажной ленте. Через несколько секунд он повернулся к Ханну:

– Приятель, похоже, что вы вовсе не больны. Просто испытали небольшую встряску. Я вас не порицаю за это. Я сделаю вам всего один укол, чтобы успокоить ваши нервы, и вы будете в полном порядке. Ну, во всяком случае, в таком же, как и любой из нас здесь.

Он приставил к сонной артерии Ханна трубку и нажал на наконечник.

Включилась ультразвуковая игла, и в систему кровообращения новичка была впрыснута успокаивающая смесь. Ханн вздрогнул.

– Пусть отдохнет минут пять, – произнес Квесада, обращаясь к Барретту. – После этого трудности будут для него позади.

Они оставили Ханна в качалке и вышли из лазарета. В коридоре Квесада сказал:

– Этот намного моложе, чем обычно.

– Я тоже заметил. А также и то, что он первый за все эти месяцы.

– Ты считаешь, что там, наверху, что-то не так?

– Пока судить еще трудно. Но я обстоятельно побеседую с Ханном сразу же после того, как он оправится. – Барретт пристально поглядел на невысокого медика и промолвил: – Я давно уже хотел спросить тебя. Как там дела у Вальдосто?

С Вальдосто произошел психический коллапс несколько недель назад.

Квесада держал его под наркотиками и пытался медленно вернуть его к нормальному восприятию действительности. Пожав плечами, он ответил:

– Все по-прежнему. Сегодня утром я вывел его из наркотического транса, но он не изменился.

– Как ты думаешь, он поправится?

– Вряд ли. Там, наверху, его еще можно было бы поставить на ноги, но…

– М-да. Если бы не эти, там, наверху, то Вальдосто не сорвался бы вообще. Тогда не лишай его блаженства. Если он не в своем уме, то пусть хотя бы ему будет приятно.

– То, что случилось с Вальдосто, на самом деле мучает тебя, Джим? Это правда?

– А как ты думаешь? – Глаза Барретта на мгновение сверкнули. – Он и я были вместе почти с самого начала. Когда партия начала организовываться, когда все мы были полны идей и идеалов, я был координатором, а он простым террористом, швырявшим бомбы. В нем столько накипело, что он был готов уничтожить любого краснобая, придерживающегося надлежащей линии. Мне приходилось успокаивать его. Понимаешь, когда Валь и я были совсем молодыми парнями, у нас была общая квартира в Нью-Йорке…

– Ты и Валь никогда не могли быть молодыми парнями одновременно, напомнил Квесада.

– Не совсем, – поправился Барретт. – Ему было, наверное, восемнадцать, а мне чуть за тридцать. Но он всегда казался старше своего возраста. И у нас была эта квартира на двоих. Туда заходили девушки, много девушек. Иногда они жили у нас несколько недель. Хауксбилль тоже нередко заходил туда, сукин сын, только мы тогда еще не знали, что он работает над чем-то, что всех нас по сути отправит на тот свет. И Бернстейн. Мы сидели ночами напролет, потягивая дешевый самодельный ром, и Вальдосто строил проекты организации террористических актов, и мы затыкали ему глотку, а потом… – Барретт нахмурился. – Ладно, пошло все это к черту. Прошлое мертво для нас. Скорее всего, и для Вальдосто это тоже было бы лучшим выходом.

– Джим…

– Давай о чем-нибудь другом, – сказал Барретт. – Что там у Альтмана?

Лихорадка прошла?

– Он конструирует женщину.

– То же самое сказал мне Чарли Нортон. Что же он использует? Тряпье, кости?

– Я дал ему разные ненужные химикалии. Пусть подурачится. Выбирал в основном по их цвету. Он достал несколько позеленевших медных деталей, чуть-чуть этилового спирта, сульфата цинка и немного других предметов, наскреб почвы и набросал все это в груду мертвых моллюсков. Из этой слизи он лепит то, что, как он утверждает, является женским телом, и ждет, когда в него ударит молния и вдохнет жизнь.

– Другими словами, – заключил Барретт, – он чокнулся.

– Я думаю, во всем этом нет ничего опасного. По крайней мере, он больше уже не пристает к своим друзьям. Насколько я помню, ты считал, что он долго не протянет.

– А сейчас разве лучше? Если мужчине нужен секс и он может найти добровольных партнеров здесь, то меня это не касается, пока это никого не оскорбляет в открытую. Но когда Альтман начинает лепить женщину из какой-то грязи и гнилой плоти моллюсков, это означает, что мы его потеряли навсегда. И это очень плохо.

Квесада опустил глаза.

– Мы все придем к этому раньше или позже.

– Я пока еще держусь. И ты тоже.

– Дай нам срок. Я здесь всего лишь одиннадцать лет.

– А Альтман всего восемь, – ответил Барретт. – Вальдосто и того меньше.

– Некоторые ломаются быстрее других, – заметил Квесада. – А вот и наш новый товарищ.

Ханн вышел из лазарета и присоединился к ним. Он все еще был бледен и взволнован, но страх в его глазах исчез. «Он начал, – отметил про себя Барретт, – приспосабливаться к немыслимому».

– Я невольно подслушал часть вашего разговора, – сказал Ханн. – Здесь много психических заболеваний?

– Некоторые никак не могут найти для себя какое-нибудь занятие, имеющее смысл в этом мире-лагере, – сказал Барретт. – Их пожирает скука.

– А какие здесь есть занятия?

– У Квесады – его врачебная деятельность. У меня – административные обязанности. Несколько наших товарищей изучают жизнь моря, выполняя подлинные научные исследования. У нас здесь есть газета, которая выходит время от времени, ее подготовкой заняты еще нескольких человек. Затем рыбная ловля, трансконтинентальные переходы. Но всегда находятся люди, позволяющие себе впасть в отчаяние, и они ломаются. По-моему, сейчас здесь примерно тридцать-сорок подлинных маньяков, а всего нас в лагере сто сорок.