Николай Чадович - Бастионы Дита

Шагов через сто я оказался на другой лестничной площадке. Значит, как я и предполагал, в здание с противоположных сторон вели два входа, один из которых был уничтожен катаклизмом, ввергнувшем меня в этот мир. Из окошка открывался вид уже не на многострадальную льдину, а на брусчатую мостовую, посреди которой как раз в этот момент разворачивалась еще одна огнеметная машина. Людей видно не было, скорее всего они просто находились вне поля моего зрения.

Обложили, подумал я. Вход, понятное дело, перекрыт. Здание окружено и уже прочесывается, о чем свидетельствуют возбужденные голоса внизу и хлопанье дверей. Что делать медведю, которого охотники поднимают из берлоги? Идти на прорыв? Но охотники только этого и ждут. Затаиться? Отсидеться? Нет, не дадут покоя, гады. Затравят. Тут уж вообще никаких шансов не останется. Следовательно, из двух зол я выбираю меньшее и немедленно приступаю к активным действиям. Встречайте меня, охотнички! Вряд ли вам когда-нибудь приходилось бороться с таким зверем.

Стараясь ступать бесшумно, я спустился этажом ниже. На лестничной площадке никого не было, но из коридора доносился характерный звук большого шмона. Теперь от невидимых пока входных дверей меня отделяло всего двенадцать ступенек. Первые шесть я преодолел буквально на цыпочках, а с седьмой сиганул вниз, не обращая внимания на боль в ноге.

Дверь охраняли двое в униформе цвета засохшей грязи. У обоих в руках были громоздкие ружья, этакий гибрид керогаза с древним граммофоном. Меня они заметили на долю секунды позже, чем я их.

«Не надо, ребята, — еще в прыжке мысленно попросил я их. — Не будем ссориться. Улыбнитесь и отпустите меня на волю. Или не улыбайтесь, а просто сделайте вид, что ничего не заметили. Зачем связываться с тем, кто вам явно не по зубам? Зачем направлять на меня раструбы этих уродливых керогазов? Зря вы так, ребята! Я не хотел. Вы первые начали. Медведь имеет такое же право на жизнь, как и охотник. Да вот только лапа у него потяжелее. Из двух ваших жизней я возьму только одну. Ты вроде похудосочней, а главное — помоложе, вот и лежи себе в сторонке. Скоро оклемаешься. А ты, матерый и лохматый, ни ростом, ни плечами не уступающий мне, еще раз прости за то, что я не позволил убить себя».

Путаясь в каких-то шнурках и ремешках, я с трудом натянул чужую, непривычную одежду, а свои живописные лохмотья напялил на того из вояк, которого заранее приговорил к смерти. Ногой распахнув тяжелую, укрепленную кованым железом дверь, я вытолкнул полубесчувственного врага наружу. А уж там были начеку! Волна смердящего мазутом пламени почти мгновенно накрыла несчастного. Я и сам едва успел отскочить от всепоглощающей струи.

Для того, чтобы выжить в условиях, для жизни мало приспособленных, нужно уметь предельно экономить силы. Но не менее важна и способность вложить всего себя в один-единственный удар или рывок. Именно это и требовалось от меня сейчас.

Перепрыгнув через угольно-черное, извивающееся тело (это была уже не агония, просто нестерпимый жар скручивал сухожилия трупа), я бросился вдогонку за медленно откатывающимся, угасающим пламенем. Расчет мой был настолько же прост, насколько и рискован. До машины метров двадцать. Интервал между выстрелами огнемета не может быть меньше двух-трех секунд. Это вам не автомат Калашникова. Еще секунду-две набросим на запоздалую реакцию стрелка, ведь я как-никак одет в привычную, может быть, даже милую его глазу форму. А за четыре секунды преодолеть двадцать метров — задача вполне выполнимая. Остаются еще смертоносные шарики, но это уж как кому повезет.

Нет, зря я подумал о стрелке плохо. Хорошим он оказался воином, решительным и быстрым. Огнемет сработал, когда до машины оставалось еще шагов пять. Чудом предвосхитив этот момент, я резко вильнул в сторону. Ревущее пламя пронеслось где-то совсем рядом, опалив щеку, плечо, волосы. Я захлебнулся раскаленным воздухом и почти ослеп. Моя одежда и даже борода вспыхнули. Колотили меня в жизни без счета и без жалости, топили как в воде, так и в грязи, даже на кол сажали, но вот живьем жгли, наверное, в первый раз.

В такой ситуации самое опасное — потерять самообладание. Не обращая внимания на боль, я продолжал бежать изо всех сил, успевая оглядываться по сторонам. Ничего подходящего поблизости не было — ни лужи, ни высокой травы, ни даже рыхлой земли. Только один камень — камень шлифованный, камень тесаный, камень дикий. Я быстро удалялся от огнеметной машины, которая неуклюже маневрировала, пытаясь развернуться, и встречный поток воздуха еще сильнее раздувал объявшее меня пламя. Несколько раз в меня стреляли, но все белые шарики пролетали мимо. Когда они разбивались, мокрое пятно на камне быстро высыхало, оставляя отметину, похожую на след наждака.

Внезапно стемнело, как будто я на всем бегу влетел под своды туннеля. Все вокруг теперь блестело от дождя, хотя еще секунду назад ветер гонял по брусчатке пыль. Преследователи, как пешие, так и механизированные, пропали, лишь где-то сбоку промелькнула смутная человеческая фигура, одетая совсем иначе, чем они. Творилось черт знает что. Там, где минуту назад была моя нещадно закопченная льдина, торчали в линию три дома. Что за наваждение!

У меня в глазах все замелькало, как в кадрах киноленты, которую пустили с бешеной скоростью, предварительно склеив начало с концом.

Пробежав в этом хаотическом мельтешении света и тени еще шагов десять, я врезался во что-то невидимое, но массивное и упал. Снова посветлело, а следы дождя как ветром сдуло. Огнеметная машина опять скрежетала сзади, но стрелять ей мешала преследующая меня толпа горе-вояк. Далеко справа за громадами домов все еще продолжала дымиться черная плоскость льдины. Белые шарики летали в воздухе, как снежки на масленицу. Один со звонким хлопком раскололся о стену в паре метров от меня.

Когда разум не в состоянии помочь, я всегда даю волю инстинктам. Именно инстинкт подсказал мне, что пора сворачивать в первый попавшийся переулок. Именно инстинкт через полсотню шагов вывел меня к неглубокой канаве, где тем не менее вполне хватило воды, чтобы сбить пламя. И он же окончательно спас меня от преследователей, не позволив проскочить мимо литой чугунной решетки, прикрывавшей вход в городскую клоаку.

Медведь, хоть и потеряв порядочный кусок шкуры, все же ушел от облавы. Теперь, чтобы уцелеть, ему придется стать лисой — забиться в глубокую нору, как можно реже показываться на глаза людям, питаться чем Бог пошлет, присматриваться и ждать. Ну что же, к такой жизни мне не привыкать.

Совсем недавно над городом разнеслась серия гулких и немелодичных звуков, словно кто-то крутнул ручку огромной расстроенной шарманки. На улицах сразу зашаркали и загомонили толпы людей. Как сказал бы мой покойный дедушка: отбой воздушной тревоги. Сильно же здесь боятся таких, как я!