Аркадий Стругацкий - Страшная большая планета

— Я все подсчитал. Теперь нужно так. Мы идем в направлении вращения Юпитера. Понимаешь? Мы его перегоняем. И почти в плоскости его экватора. Повезло… Здесь он вращается со скоростью десять километров в секунду. Наша скорость — двадцать. Тормозим своими двигателями — долой три-четыре километра. И врезаемся в атмосферу с относительной скоростью около шести-семи километров. Это… уже… хорошо. Не сгорим.

Он помолчал.

— Как там Валентина Ивановна?

— Еще дышит.

— Хорошо… Ну, давай за дело. Нужно только… сначала предупредить их. Пусть привяжутся. Возможны толчки. Ты… иди.

Ван дышал тяжело и часто, и Михаил Петрович со страхом и жалостью глядел на его неузнаваемо изменившееся лицо, на черный рот, в углах которого вздувались и пропадали розовые пузырьки.

— Иди, Миша.

— А ты как же?

— Иди. Я справлюсь.

Но что-то удерживало Михаила Петровича, и только когда штурман резко выкрикнул: «Иди, тебе говорят!» — он повернулся и вышел, прикрыв за собой дверь.

Потный и задыхающийся, добрался Михаил Петрович до передней кабины. И первое, что он увидел, были Беньковский и Северцев, стоявшие у кресла, в котором лежала Валя.

— Умерла, — коротко сказал профессор.

Северцев, не отрываясь, смотрел на мертвое запрокинутое лицо женщины, казавшееся теперь спокойным и даже радостным. Михаил Петрович кашлянул, помолчал с минуту и сказал шепотом:

— Разойдитесь по местам и пристегнитесь. Ван начинает.

4. РОЗОВЫЙ СВЕТ

Угрюмый неразговорчивый Горелов умер внезапно — он мгновенно растворился в ослепительной вспышке метеоритного взрыва, как пушинка в огне свечи, так и не успев, конечно, понять, что произошло. Валентина Ивановна Зотова, веселая хорошенькая хохотушка, угасла, не приходя в сознание, изувеченная страшным толчком, изломанная и разбитая.

А Ван… Теперь Михаил Петрович был уверен, что Ван хорошо знал, как и когда настигнет его смерть. Вероятно, жизнь ушла от него с последними литрами горючего, выброшенного из опустевших баков во взрывные камеры. Он больше не мог влиять на судьбу звездолета. Звездолет стал трупом, и Ван умер вместе с ним. Скрюченное тело штурмана висело у панели управления, и потребовалось немало усилий, чтобы разжать его пальцы, закостеневшие на рычагах.

Беньковский нерешительно посмотрел на Михаила Петровича.

— Мы должны остаться здесь, — сказал он. — Здесь единственный иллюминатор и… и достаточно просторно, чтобы расположиться с приборами.

— Я тоже так думаю, — серьезно ответил Михаил Петрович.

— Тогда…

— Да, я понимаю. Сейчас.

— Может быть, вам помочь?

— Нет, что вы, Андрей Андреевич…

Он бережно взял труп на руки, не испытывая при этом ни страха, ни брезгливости, которые обычно ощущал раньше при виде мертвецов, и понес в переднюю кабину. Теперь это было не трудно — звездолет больше не вращался, в нем воцарилась невесомость. Северцев, стоявший в дверях, испуганно посторонился.

В передней кабине он уложил Вана в свое испачканное кровью кресло и, не торопясь, пристегнул широким ремнем. Затем несколько минут постоял у входа, придерживаясь за стенку.

— Прощайте, друзья, — сказал он вслух. — Вернее… до скорой встречи.

И, не оглядываясь, вышел.

В рубке Беньковский и Северцев согнулись у иллюминатора. Михаил Петрович присоединился к ним.

— Смотрите, смотрите, Миша, — прошептал профессор, отодвигаясь.

— Смотрите, этого еще никто никогда не видел!

Звездолет несся над необозримыми полями рыжего клубящегося тумана, тускло озаренного далеким Солнцем. Далеко впереди туман расслаивался на жирные пухлые ряды облаков, похожих на извивающихся змей, с темными прогалинами между ними. Облака эти тянулись до самого горизонта и сливались там в плотную коричневую гладь. Впрочем, горизонта не было — он терялся в размытой желтой дымке, над которой начиналось бездонное черное небо, усеянное яркой звездной пылью. Глубоко внизу, в волнах тумана бежала тень звездолета, крохотная, но удивительно четкая, похожая на огрызок черного карандаша.

По правде говоря, это зрелище не произвело большого впечатления на Михаила Петровича, мысли которого все еще бродили вокруг того, что осталось в передней кабине. Он тоскливо вздохнул и покосился на Северцева. Лицо Володьки было напряжено, губы плотно сжаты, глаза, казалось, пожирали невиданный пейзаж, расстилавшийся за иллюминатором. С другой стороны жарко и часто дышал Беньковский. Жесткая борода его колола Михаилу Петровичу ухо. Михаил Петрович отодвинулся.

— Да, здорово, — пробормотал он.

— Это метан, аммиак и пары натрия, — сказал Беньковский. — Мы летим совсем низко…

— По всей видимости, ракета погрузится в облака на ночной стороне.

— Северцев прильнул лицом к стеклу, силясь рассмотреть что-то внизу. — Между прочим, заметьте, звездолет принимает постепенно вертикальное положение.

— Совершенно верно, — откликнулся профессор. — Становится на корму.

— Эх, сейчас бы нам полные баки…

— Не болтайте ерунды, — сердито сказал Беньковский. — Никаких баков не хватило бы нам сейчас, чтобы оторваться, и вы отлично это знаете.

— Знаю, конечно…

— А коли знаете, так оставьте ваши «если бы да кабы» при себе. Идите лучше и распакуйте спектроскоп. Пора готовиться к наблюдениям.

Северцев молча оттолкнулся от стены и поплыл к выходу. Михаил Петрович спросил:

— Андрей Андреевич, как по-вашему, долго мы будем падать?

Беньковский пожал плечами.

— Как вам сказать, голубчик… Предположительно часов десять, а то и пятнадцать. Если плотность газа будет возрастать согласно теории…

Он вдруг замолчал.

— То что?

— То… э-э… Мне сейчас пришло в голову… — Он сморщился, немилосердно теребя бороду. — Одним словом, в вашем распоряжении еще как минимум десять часов, Миша. Да, как минимум…

Бормоча что-то себе под нос, Беньковский достал из нагрудного кармана записную книжку и принялся перелистывать ее.

— Это было бы необыкновенно… И все-таки…

Михаил Петрович кашлянул и деликатно отвернулся к иллюминатору. В то же мгновение он изумленно вскрикнул.

— Андрей Андреевич, глядите!

Далеко впереди над желтой дымкой, обволакивающей горизонт, фантастическим призраком всплыл исполинский белесый бугор, похожий не то на солдатскую каску, не то на шляпку чудовищной поганки. Ракета неслась прямо на него, он рос на глазах, раздавался вширь, и вот уже можно было различить на его поверхности шевелящийся, словно клубок червей, струйчатый узор.