Анна Скарфо - Проклятая
Вот так: они – по одну сторону.
А Анна – по другую.
Пасхальная ночь
– Эй, Анна, выйди на минутку: мне нужно с тобой поговорить.
– Нет, Доменико, не выйду. Не хочу я с тобой разговаривать.
– Но это важно, Анна, очень важно. Выйди на минуточку. Я буду тебя ждать на нашей ступеньке.
– Сегодня вечером я буду здесь петь, Доменико. У меня нет времени.
Я пытаюсь сопротивляться. Сначала только взглядом, а потом – и физически, и словами. Но он продолжает настаивать. Доменико прячется за колонной главного нефа церкви. Он стоит всего в нескольких метрах и от меня, и от хора. Грозит зайти в алтарь и увести меня оттуда. И тогда я потихоньку выскальзываю из церкви: ухожу из хора и иду к задней двери церкви, чтобы узнать, что он мне хочет сказать.
А тем временем начинается служба.
Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus, nunc et in hora mortis nostrae…[13]
Это начинает петь хор. А вот я потихоньку ухожу из церкви, и сердце у меня бьется так, словно вот-вот выскочит из груди.
…mortis nostrae…
Доменико уже сидит на ступеньке.
– Ну, чего тебе надо? – спрашиваю я, не присаживаясь.
– А тебе чего? – передразнивает он. – Чего-нибудь эдакого?
Доменико хватает меня за руку, но, хотя мне и больно, я ее все равно дергаю, вырываюсь и собираюсь уйти.
– Да ладно тебе, Аннарелла! Давай садись рядышком. Мы ведь друг друга любим, правда же?
– Послушай, Доменико…
Он улыбается. Ведет себя деликатно. И больше ничего не говорит. Вот просто протягивает мне руку, но даже и не пытается ко мне притронуться. Держится на расстоянии и выжидает. И вот я, уже не вспоминая ни о том, что было за городом, ни о его друзьях, ни о том, как я злилась, села с ним рядом.
– Ну вот и умница.
И вот я уже не слышу, как поет хор. На улице – ни души: все в церкви. Здесь только мы двое – я и он.
– Ну что, покатаемся?
– На машине? – Нет, на машине я не хочу.
– Ну да, но только давай отъедем немного подальше, чтобы побыть наедине – только ты да я, как настоящие жених и невеста.
– На машине? – повторяю я.
Не знаю, что и подумать, не знаю, на что решиться. Даже и не знаю, что делать.
Доменико встал. И я пошла за ним. Он сел в машину. И я тоже. Потом он включил двигатель. У меня пересохло в горле, и я сглотнула всю слюну, которая только была у меня во рту, – всю, до капельки. Я просто умирала от жажды.
…Sancta Maria, Mater Dei, or a pro nobis peccatoribus…
Машина поехала за город – по дороге в сторону Чирелло[14]. Слова песнопения выветрились у меня из головы и растворились в вечерней темноте.
Может, там он захочет меня поцеловать? Или сделать что-нибудь еще? Что-нибудь посерьезнее? И как мне тогда себя повести, если он захочет сделать что-нибудь посерьезнее?… Но почему же я села к нему в машину? Почему я не осталась в церкви? А если об этом узнает моя мама? А если папа? Я же ведь так хотела петь в хоре сегодня вечером! Боже мой, и что же я наделала! Анна, Анна, что же ты делаешь?
По дороге, в машине, мы не разговаривали. Я смотрела вперед, не отрывая глаз от белой разделительной полосы. И вот мы уже выехали из города. Даже и его последние огни – и те уже позади.
Потом мы переехали через мост. Асфальт кончился, и белой полосы уже не было.
Машина свернула на какую-то грунтовую дорогу. Доменико, не сбавляя скорости, поехал вперед – прямо по ямам, не объезжая их. Машину трясло, и от каждого удара у меня пробегала дрожь по всей спине, до самой шеи. Я уцепилась за ручку на внутренней стороне дверцы. Каждый раз, когда машина подскакивала на ухабе, я прикусывала себе кончик языка. Мне стало страшно.
Ну вот, наверное, и сегодня будет то же, что и в тот день, когда он увозил меня за город. Какую же я сделала глупость, что с ним поехала!
Наконец машина сбавила скорость, а потом остановилась перед каким-то одиноким домиком в поле. Он был совершенно темным. И вокруг – ничего. За ветками мандариновых деревьев проглядывали очертания какой-то лачуги. Доменико выключил двигатель. А потом погасли и фары.
Я посмотрела на Доменико.
Он улыбался.
– Ну, пошли. Там, в домике, мы с тобой немного поиграем и развлечемся.
Я огляделась вокруг: никого и ничего. Не к кому мне тут побежать и не за что мне тут уцепиться.
И я пошла за ним.
ГородокЗалаяла соседская собака. Анна и ее сестренка проснулись и закричали. Аурора и ее муж бросились в сад.
– Мама, мамочка… папочка! Кто это там? Что там случилось? – вскрикнула Анна, прижав к себе сестренку.
Они обе испуганно жмутся друг к дружке, сидя на одной кровати, и вглядываются в темень за окном.
Аурора ничего не ответила. Она семенила за мужем, прокладывавшим путь в темноте.
Оказалось, что кто-то перерезал плетень их ограды.
Ну вот и еще одна такая ночь.
Городок все никак не хочет отпустить свою жертву, свою добычу.
В домике
Ветки, полные мандаринов, клонятся к самой земле. Мы вышли из машины, и нас окружила темень. Листья деревьев то ласково гладили мое лицо, то кололи его и царапали. Я прикрываю глаза руками, чтобы их защитить, а вот мои ладони остаются беззащитными, и их царапают острые колючки – эти душистые лезвия ночных деревьев. Как же сильно здесь пахнет! Здесь только земля и мандарины. Мандарины и апельсины. Только темное и только кислое. Ночью здесь пахнет особенно сильно, и запах апельсинов проникает мне в нос и заполняет все внутренности, до самого желудка.
Услышав, что в домике кто-то разговаривает, я остановилась. Замерла на месте. Встала как вкопанная. Готовая ко всему.
– Ну что же ты встала? Пошли. – Доменико дернул меня за одежду. Его голос сразу же стал грубым, совсем не таким, каким он был, когда мы сидели с ним на ступеньке.
– А кто там? Куда мы идем? – Листья деревьев склонились еще ниже, закрыв для меня дорогу назад.
– Давай иди. Ты там отлично повеселишься, уж поверь мне. Мы там с тобой просто поиграем, неплохо поиграем. Ты же умница.
– Нет, Доменико, я не хочу. Отвези меня обратно в церковь, отвези меня в церковь!
Изо всех своих сил дергаю руку, пытаюсь от него вырваться. Но он стиснул ее еще сильней, а потом вдруг резко прижал меня к себе.
«Пресвятая Богородица, миленькая! Помоги мне! Миленькая, я сглупила. Ну да, я не должна была сюда ехать, но Ты мне все равно помоги! Сделай так, чтобы я снова вернулась к тебе в церковь! Сделай так, чтобы я вернулась домой!»
Подняв глаза к небу, я молюсь. Но там, наверху, я ничего не вижу. Деревья, сгибающиеся под тяжестью плодов, закрывают от меня небо – мою последнюю надежду на спасение. Значит, мне суждено остаться на земле… На земле-то я и осталась, встав на колени. Ладони у меня все расцарапанные и мокрые, а коленями я изо всех сил упираюсь в землю.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});