Герберт Уэллс - Первые люди на Луне (пер. Толстой)

Печные трубы взлетели на воздух, рассыпавшись щебнем кирпичей, за ними последовали крыша и разная мебель. Затем вспыхнуло белое пламя. Деревья кругом свертывались, раскалываясь в щепы, летевшие к огню. Страшный громовой удар так оглушил меня, что я на всю жизнь оглох на одно ухо! Все стекла в окнах разлетелись вдребезги.

Я сделал несколько шагов от веранды по направлению к дому Кавора, и меня подхватил вихрь.

Фалды моего пиджака взлетели мне на голову, и я помчался вперед прыжками, совершенно, непроизвольно. В тот же самый момент изобретатель также был подхвачен ветром, закружился и покатился в вихре. Я видел, как, колпак от одной из печных труб слетел на землю в шести ярдах от меня и понесся к центру взрыва. Кавор, болтая ногами и размахивая руками, катился кубарем по земле, потом взлетел на воздух и со страшной быстротой понесся и исчез среди корчившихся от жара деревьев около своего дома. Клубы дыма и пепла и полоса какого-то синеватого блестящего вещества взлетели к зениту. Большой обломок забора промелькнул мимо меня, воткнулся в землю и упал плашмя, — самое худшее миновало. Воздушная буря стихла и превратилась в сильный ветер, и я убедился, что у меня целы ноги, и я могу дышать.

Вся природа вокруг точно преобразилась. Спокойный отблеск заката потух, небо задернулось черными тучами, подул порывистый, резкий ветер. Я оглянулся, чтобы посмотреть, уцелел ли мой домик, затем направился к деревьям, где исчез Кавор; сквозь их голые ветви блестело пламя горевшего дома. Я вошел в заросли, хватаясь за стволы, и долго искал Кавора; наконец среди кучи бурелома и досок от забора я увидел что-то, копошащееся на земле. Прежде чем я успел подойти ближе, какая-то темная фигурка встала и протянула окровавленные руки. На ней висели и развевались лохмотья.

В первую минуту я не узнал этой земляной глыбы, потом разглядел, что это Кавор, облепленный грязью, в которой он вывалялся. Он наклонился вперед против ветра, протирая глаза и отплевываясь. Потом протянул руку и, пошатываясь, сделал шаг ко мне навстречу. Его возбужденное лицо было перепачкано грязью. Он выглядел таким несчастным и жалким, что я очень удивился его замечанию.

— Поздравьте меня, — пробормотал он, — поздравьте меня!

— Поздравить вас? С чем?

— Я сделал это.

— Вы сделали? Отчего произошел взрыв?

Порыв ветра отнес его слова. Кажется, он сказал, что никакого взрыва не было. Ветер толкал нас, и мы невольно цеплялись друг за друга.

— Идемте ко мне! — крикнул я ему в ухо. Но он, очевидно, не расслышал и пробормотал что-то о трех «мучениках науки», о том, что «это ужасно».

Он думал, что три его помощника погибли при взрыве. К счастью, он ошибся. Как только он пошел ко мне, они отправились в соседний трактир обсудить за бутылкой спорный вопрос о печи.

Я вторично предложил Кавору пойти ко мне, на этот раз он расслышал. Мы взялись под руку и пошли искать приют под остатками моей крыши. Все звенья в окнах вылетели, более легкие предметы из мебели упали на пол, но большего вреда взрыв все же у меня в доме не причинил. К счастью, кухонная дверь устояла против напора, и посуда и утварь уцелели, даже керосинка не потухла, и я поставил на нее воду для чая. Сделав это, я вернулся к Кавору. выслушать его объяснения.

— Совершенно верно, — повторял он, — совершенно верно, — я сделал это. Все идет отлично.

— Не может быть, — возразил я, — все идет отлично! Наверное, в округе на двадцать миль не уцелело ни одного стога сена, ни одного забора, ни одной соломенной крыши.

— Все идет отлично. Конечно, я не предвидел этого небольшого взрыва. Я был поглощен другой проблемой и не обратил внимания на эти побочные практические результаты. Но все идет отлично,

— Но, дорогой, — воскликнул я, — разве вы не видите, что причинили убытков на тысячу фунтов стерлингов?

— Конечно, я не практик, но не думаете ли вы, что они примут этот взрыв за циклон?

— Однако взрыв…

— Это был не взрыв. Все объясняется очень просто. Я не предусмотрел некоторых мелочей. Это вроде моего гуденья, только в более широком масштабе. По недосмотру я приготовил это новое вещество, этот каворит, в виде тонкого и большого листа… — Он запнулся. — Вы знаете, что вещество это не подвержено силе тяготения, что оно преграждает взаимное притяжение между телами?

— Да, да, — подтвердил я.

— Как только каворит достигает температуры шестидесяти градусов по Фаренгейту и процесс его выработки заканчивается, то воздух, часть кровли, потолок, пол перестают иметь вес. Вам известно, это каждый знает, что воздух имеет вес, что он давит на всякий предмет на поверхности земли, производит давление по всем направлениям с тяжестью, равной четырнадцати с половиной английским фунтам на квадратный дюйм.

— Знаю, продолжайте.

— И я тоже знаю, — заметил он, — однако это доказывает, как бесполезно знание, если не применять его на практике. Итак, над нашим каворитом (теперь это уже прошло) давление воздуха сверху прекратилось, воздух же по сторонам каворита продолжал давить с силою четырнадцати с половиной фунтов на каждый квадратный дюйм того воздуха, который вдруг сделался невесомым. Вы понимаете? Воздух, окружающий каворит, сдавил воздух над ним с непреодолимой силой. Воздух над каворитом, насильно вытесняемый, должен был подниматься, притекший же ему на смену воздух с боков тотчас же терял вес, переставал производить давление, следовал за предыдущим кверху, пробил потолок, сбросил крышу… Таким образом, образовался как бы атмосферный фонтан, печная труба в атмосфере, и если бы каворит не был подвижным и воздух продолжал бы все время втягиваться в трубу, то что произошло бы? Как вы думаете?

Я подумал.

— Полагаю, что воздух устремлялся бы все выше и выше над этим адским листом, уничтожающим силу тяготения.

— Совершенно верно, — подтвердил он, — исполинский фонтан…

— Бьющий в небесное пространство. Через него улетучилась бы вся земная атмосфера. Он лишил бы земной шар воздуха. Все люди погибли бы. И все это наделал бы один кусок этого вещества.

— Не совсем так: атмосфера не рассеялась бы в небесном пространстве, — сказал Кавор, — но последствия были бы плохие. Воздух поднялся бы над Землей на тысячи миль. Потом он спустился бы обратно, но все живое задохнулось бы. С нашей точки зрения, это было бы немногим лучше, чем если бы он совсем не вернулся. Я был ошеломлен и разочарован.

— Что вы теперь намерены делать? — спросил я.

— Прежде всего надо достать садовый скребок. Я хочу счистить с себя грязь, а потом, если позволите, принять у вас ванну. После этого мы побеседуем с вами. Мне кажется, — сказал он, положив грязную руку мне на плечо, — не следует ничего говорить об этом посторонним, Я знаю, что причинил много вреда — вероятно, пострадали и все дома в окрестности. Но, с другой стороны, я не в состоянии заплатить за причиненный мной вред, и если причина катастрофы будет оглашена, то это поведет только ко всеобщему озлоблению и помешает моей работе. Нельзя предвидеть всего, а я не могу считаться с практическими последствиями при моих теоретических работах. Впоследствии, при вашем практическом уме, когда каворит пойдет в ход и осуществятся все наши предположения, мы сможем уладить дело с этими людьми. Но только не теперь, но только не теперь! Если не будет предложено никакого другого объяснения, публика при современном неудовлетворительном состоянии метеорологии припишет все циклону. Быть может, устроят даже подписку, и так как мой дом сгорел, то и я получу приличную сумму, которая очень пригодится для продолжения наших опытов. Но если узнают, что я виновник всего, то, конечно, не будет никакой подписки, и у меня уже не будет возможности работать спокойно. Мои три помощника могли погибнуть или остаться в живых. Это не так важно. Если погибли, то виноваты сами. Они были усердные, но мало способные работники, и взрыв произошел в значительной мере из-за их небрежности при уходе за печью. Если же они не погибли, то едва ли смогут объяснить, в чем дело. Они поверят россказням о циклоне. Хорошо бы на время поселиться в одной из комнат вашего домика…