Андрей Николаев - Клуб любителей фантастики, 2005

— Я не знаю, где ты собираешься есть устриц, милочка, а мы с Борисом идем обедать.

— Видишь ли, Елена, кх-м… — у Стойкова внезапно запершило в горле, — мы должны расстаться.

— Как — расстаться? Совсем? Как ты можешь? — на глазах Елены немедленно возникли слезы. — Я отдала тебе все: свое тело, свою душу…

— Про отдачу тела поподробней, пожалуйста, — заинтересовалась Инга.

— …ты только берешь, ничего не отдавая! Ты подлец и мерзавец! Я дрожала на холоде у тебя в студии…

— Не одна ты, милочка, вертела перед ним голой задницей, — продолжала комментировать Инга.

— А теперь ты уходишь с этой циничной стервой, — Лена простерла руки к небесам. — Господи, за что посылаешь мне муки такие?

Даже закатывая истерику, она не забывала думать, как выглядит со стороны. «Перед зеркалом упражнялась, что ли», — подумал Борис, наблюдая, как она расчетливо потряхивает головкой, заставляя волосы в продуманном порядке рассыпаться на порозовевших щеках.

— Ты что, жениться на ней обещал? — небрежно поинтересовалась Инга.

— Да ничего я не обещал…

— …обманом завлек меня в свою постель! О-о, теперь я понимаю: через нее прошли сотни женщин, которых ты бросил, надругавшись над самым святым!

— Сотни женщин, — пробормотала Инга, — однако, аппетиты у тебя.

— Да не слушай ты ее!

— Он и тебя бросит, кошелка крашеная, — на секунду выйдя из образа, сказала Лена и, внезапно упав на колени, поползла по асфальту, простирая руки. — Я не могу без тебя, любимый. Я покончу с собой!

Вокруг стал собираться народ. Расписной швейцар подошел поближе, готовясь пресечь скандал. Жалостливая бабка ткнула Бориса клюкой между лопаток:

— Что натворил, засранец! А? Чего молчишь? А если у ней ребенок будет?

Борис затравленно огляделся. Публики все прибывало. Женщины в толпе смотрели явно осуждающе. Мужчины кривились в усмешке.

— Да какой ребенок, что вы, в самом деле, с ума посходили! — отбиваясь от подбиравшейся к нему Лены, оправдывался Борис.

— А если будет ребенок, — Лена стала хватать его за руки, — наш малыш? Ты выбросишь нас с младенцем на улицу?

— Так ты что, и ее трахал, и меня одновременно? — приподняв бровь, спросила Инга.

— Дамы, дамы, поспокойней, — швейцар поднял руку, — что вы…

— Отвали, попугай облезлый, — отрезала Инга.

— Видишь ли, в чем дело… — забормотал Борис, — не одновременно… как бы тебе объяснить…

— А не надо объяснять, — сказала Инга и, развернувшись, врезала ему сумкой по голове.

Удар металлического замочка пришелся по незажившей брови. Из глаз посыпались искры, Борис потерял равновесие и сел на асфальт.

— Пойдем-ка отсюда, хранитель традиций, — кто-то поднял его и повел через толпу, придерживая под руку.

В голове шумело, голоса доносились, словно сквозь набитую в уши вату.

— …извращенец, — с завистью сказал мужской голос.

— …нет, алиментщика поймали! Обоих обрюхатил, — уверенно возразили ему.

— …молодец, парень, не растерялся!

Встряхнувшись, Борис посмотрел на провожатого.

— Ух, как она тебя, — Ирина приподняла ему голову за подбородок, — потерпи немного.

— Откуда ты появилась, избавительница?

Он оглянулся. Возле ресторана, вцепившись друг дружке в волосы, схватились будущие «мисс Россия» и «мисс Европа». Швейцар, уже без фуражки и с оторванным позументом, призывал охрану.

Вздыхая, Ирина погрузила Бориса в машину, достала из аптечки перекись водорода и, смочив ватку, передала ему. Стойков протер бровь, зашипел от боли и попытался открыть глаз.

— Эх ты, Казанова, — с досадой сказала Ирина, — Дон-Жуан недоделанный. — Она взглянула в зеркало заднего вида и открыла дверцу, — зачем тебе сразу две?

— Случайно встретились.

— Ну, и как тебе современные эмансипированные женщины? Ладно, посиди здесь, мне позвонить надо.

Выйдя из машины, она достала телефон.

— Это я. Все, подбирайте обеих, пока милиция не приехала.

Борис, привалившись головой к стеклу, бездумно смотрел вперед. Ирина уселась за руль, завела двигатель.

— Куда тебя отвезти?

— Не знаю, — промямлил он. — В студию?.. А если они туда придут?

— Ладно, поехали. Отлежишься у меня, а там видно будет.

Добрались быстро. Консьержка покосилась на гостя с заплывшим глазом, но промолчала. В квартире Ирина подтолкнула его к ванной.

— Иди, умойся.

Борис посмотрел в зеркало. Из-под набрякшего века виднелся глаз в красных прожилках, но кровь идти перестала. Он умылся холодной водой и прошел в комнату. Плюхнувшись на диван, обхватил голову руками.

— Почему я такой идиот, а? Почему у меня все не как у людей? Тридцатник миновал — и ни жены, ни семьи…

— На, выпей, — Ирина подала ему бокал с коньяком и присела рядом.

— Я понимаю, что вы выбрали усредненный тип ментальности, но неужели нынче все бабы такие? Существа, ведомые гормональным хаосом, остановившиеся в процессе эволюции на уровне каменного века! Кого-то ищешь, надеешься, а в итоге убеждаешься, что все одинаковые. С ничтожными вариациями. Все одно и то же: деньги, ревность, истерики… Сплошные инстинкты, единственный, который отсутствует, — материнский. Никаких мыслей, кроме как урвать еще, еще! Или сидишь под каблуком, или успевай только бабки отстегивать. Или интеллект ниже плинтуса, или давят своим превосходством… Ну, скажи, Ир, все такие?

Она взъерошила ему волосы, он поднял лицо и прижался к ее ладони подбитым глазом. Ладонь была прохладная, и боль сразу отступила.

— Что тебе сказать… Мне кажется, не все, — усмехнулась она.

— Думаешь? — усомнился Борис.

— Уверена, что не все. Кстати, ты, видно, забыл: и мне — тридцать, и тоже ни мужа, ни семьи. А для женщины тридцать лет это не то, что для мужчины.

— Ах, оставь… ты вообще не женщина…

— Спасибо, — он почувствовал, как Ирина сжала коготками его ухо.

— Нет, я не в том смысле, — смешался Борис, — ты добрая, мягкая, понимающая. Ты и друг, и женщина. Где такие водятся, а?

— Совсем близко, — Ирина притянула его голову, и он ощутил ее мягкие теплые губы.

Они любили друг друга нежно, осторожно, словно боясь обидеть или спугнуть зарождающееся чувство. После близости с Ингой, которая командовала в постели, как сержант на плацу, Борис ощущал себя словно в волнах теплого ласкового моря. И когда мягкая волна накрыла его с головой, он погрузился в нее спокойно и доверчиво.

Наверное, он задремал, потому что почувствовал, как на горле смыкаются холодные скользкие руки. Он знал эти руки, он сам их создал, и вот теперь они душили его. Вытолкнув из пересохшей глотки сдавленный крик, он вырвался из пелены дурмана…