Уильям Моррис - Вести ниоткуда, или Эпоха спокойствия

Описание жизни людей двадцать первого века поражает уже не столько прекраснодушием, сколько мещанством. Все живут так же, как жил средний обеспеченный бостонский интеллигент конца XIX века, только бытовых удобств стало больше, а страхов меньше. В описании бытовых удобств Беллами поистине неистощим. Тут и пневматическое устройство, при помощи которого товары подаются прямо со склада в дом, тут и радио, дающее возможность не ходить в церковь, а слушать проповеди дома, тут и общественная столовая, в которой каждая семья имеет отдельную комнату, и т. п.

Описанные Беллами формы организации общества, впрочем, заставляли забыть о мещанском уюте. Дело в том, что в двадцать первом веке, по мнению Беллами, сохранится немало тяжелых и неприятных форм труда, и государство вынуждено будет ввести трудовую повинность. Из числа офицеров и генералов "промышленной армии" будет формироваться правительство. В этот вот мир принуждения и мещанской скуки настойчиво приглашал Беллами своего читателя.

Моррис был не из тех, кто мог согласиться за ним последовать. В июне 1889 года он выступил со статьей в "Коммонуил", в которой подверг обстоятельному разбору и резкой критике "Взгляд назад". Эта книга опасна в двух отношениях, говорил Уильям Моррис. Если принять на веру пророчество Беллами, то найдется немало людей, которые, прочитав его книгу, отвернутся от социализма, - в подобном социалистическом государстве не очень хочется жить. Другие же, согласившись с Беллами, ложно употребят свои усилия, ибо общество подобного типа не стоит строить. Социализм, заявляет Моррис, тогда только будет настоящим, а не по одному названию, социализмом, когда он обеспечит неизмеримо большую меру свободы, нежели буржуазное общество. Беллами кажется, что это невозможно, потому что в обществе, где исчез страх голода, человека иначе не заставишь трудиться. Однако Беллами не понимает, насколько изменятся условия жизни и сам человек при социализме. "Беллами напрасно хлопочет, отыскивая какой-нибудь стимул для труда, чтобы заменить страх голода... так как, - и вряд ли нужно это слишком часто повторять, - истинным стимулом для полезного труда должна быть радость, исходящая из самого труда", - писал Моррис. В этом пункте построения Беллами столкнулись с одним из основных положений всего мировоззрения Морриса. Ответить Беллами журнальной статьей Моррису было мало. Его собственная мечта о грядущем требовала более полного выражения. И, кроме того, сколько бы ни сделал Моррис как полемист, он прежде всего был художник. Так появился роман "Вести ниоткуда". Он начал печататься в "Коммонуил" в январе 1890 года, восемь месяцев спустя после того, как Моррис прочитал "Взгляд назад". В 1891 году роман вышел отдельным изданием.

"Вести ниоткуда" - очень необычная утопия. Она написана не столько социальным мыслителем, сколько поэтом. В ней нет той сухости и дидактичности, которые отличают многие прославленные произведения этого жанра, она согрета душевным теплом и лирическим чувством. Да и сам лирический герой лишь в незначительной степени отвечает условному типу "путешественника" прежних утопий. Конечно, и он задает множестве наивных вопросов, ответы на которые адресованы не столько ему, сколько читателю. Но герой не только рассказывает по пунктам о новом мире. Он передает свое восприятие этого мира.

Читатель, знакомый с немалым числом фантастических романов, вышедших после Морриса, может упрекнуть его книгу в известной элементарности и доле искусственности. Но "Вести ниоткуда" нельзя судить по меркам, прилагаемым к повести или роману, - это скорее поэма в прозе. Может быть, никто после Коббета и романтиков "Озерной школы" не мог с такой любовью и пониманием описать английский пейзаж, и никто от Морриса до Гарди - тоже поэта и тоже архитектора - не сумел так говорить об архитектуре. Рассказ о путешествии вверх по Темзе, занимающий добрую половину книги, принадлежит к высоким образцам прозы, ставшей поэзией, или поэзии, забывшей на минуту, что ей положено выражать себя в строгих размерах. Никаких приключений, почти никаких происшествий - одна лодка нагнала другую, гребец пересел с лодки на лодку, заночевали в маленьком домике у реки, - а читатель не утомляется ни чередованием пейзажей, ни обрывками речей под мерные взмахи весел, потому что в обеих лодках сидят живые люди. Сказано о них немного, а все-таки это живые люди. Среди них и главный герой - двойник автора книги.

Мы узнаем его по большому числу примет. Ему, как и Моррису в момент написания книги, пятьдесят шесть лет. Он тоже любитель гребли и утреннего купания. Он живет в том самом доме на берегу Темзы, где жил автор, и, подобно ему, сам готовит себе обед. Система воспитания, принятая в утопическом мире, который он посетил, мало чем отличается от воспоминаний детства Морриса. У героя те же пристрастия и вкусы, что и у автора книги, и, подобно ему, он смотрит на окружающий мир глазами человека, влюбленного в землю, в труд, в поэзию. Он находит ее повсюду - в живописных изгибах реки, архитектурных формах, загорелых телах косарей. В нем, как и в Моррисе, живет смутная тоска по тому, что уже не удастся увидеть в действительности. Он чувствует, что все это лишь сон и что в реальной жизни ему не дано наслаждаться красотами природы, не испорченными безвкусием нуворишей, пользоваться всеми благами, не испытывая чувства вины перед теми, кому достались на долю одни лишь страдания и горе, узнать любовь живой, мягкой и понимающей женщины. Все это - сон.

Поэтичность утопии Морриса оправдала даже этот избитый прием фантастов. Вещие сны особенно часто стали являться фантастам с тех пор, как были исчерпаны другие способы перенестись в неведомый мир. То, что былой "путешественник" видел воочию в какой-то впервые им открытой земле, герой романа восьмидесятых годов чаще всего видел во сне. У Морриса этот прием органичен потому, что его сон увиден поэтом и поэтом рассказан. Яркость красок, определенность форм - и вместе с тем какая-то зыбкость картины, которая в любой миг может рассеяться, оставив после себя лишь воспоминание и щемящее чувство грусти, - таким является мир только поэтам. Это мир их мечты. Моррис рассказал о своем идеале - не выдуманном, а выношенном и выстраданном, ставшем частью его самого.

Этот идеал - преобразованный человек, очистившийся от скверны буржуазности и переделавший своими руками мир вокруг себя. В мире утопии Морриса исчезли такие внешние стимулы для труда, как страх голода или внешнее принуждение. Остался один великий стимул - человеческая потребность в творчестве. Она ничем не стеснена, и потому труд людей, избравших дело себе по сердцу, приносит удивительные плоды. Каждое творение человеческих рук - произведение искусства. Жители нового мира способны понимать искусство, потому что они сами - его творцы. Они наконец-то почувствовали землю своей и вновь обрели утраченную людьми XIX века способность наслаждаться природой, замечать краски заката, чувствовать бесчисленные ароматы земли. Вся Англия превратилась в цветущий сад. Исчезли прокопченные грязные города. Исчезли заборы, огораживавшие помещичьи парки. Англия во всей возродившейся своей красоте принадлежит каждому, в ней живущему.