Евгений Дрозд - Скорпион

Внезапно что-то изменилось вокруг, и они не сразу сообразили, что именно. Потом поняли - стало светлее. Сильный ветер принес с собой то, чего обитатели города не видели в течение добрых двадцати лет - громадный просвет в облаках. Облачный слой, истончаясь, становился все светлее и светлее, и вот, наконец, свершилось - лопнул облачный купол над головами, и приятели впервые в жизни увидели чистейшую синеву. Площадка старой телевышки, этот металлический островок в небе, этот странный летательный аппарат перенес их в волшебную страну. Впитать, вобрать в себя, задержать, запомнить редкостный подарок судьбы... Друзья стояли в благоговейном молчании, потрясенные нежданным чудом, и не заметили, как из темного провала меж двух облачных утесов бесшумно выскользнула черная крестообразная тень. Она описала пологую спираль, а затем, сложив крылья, спикировала на телевышку.

Коршун-мутант имел размах крыльев около восьми метров, мог утащить небольшую коровенку, его когти оставляли царапины на танковой броне, а клюв запросто перекусывал толстый прут чугункой садовой ограды.

Первым его заметил Щур-Толмач и предостерегающе крикнул. Франц резко повернулся - коршун пикировал прямо на него. Второй раз за какие-нибудь четверть часа на глазах Щура-Толмача Франц подвергался смертельной опасности, и второй раз "полтора человека" был совершенно бессилен что-либо сделать. Вокруг себя и Толмача Щур моментально выстроил защитный психический кокон, так что коршун воспринимал их как некий неодушевленный предмет, не стоящий внимания. Но Франц был на другом конце площадки, и его Щур прикрыть не мог, а до удара оставались доли секунды...

Коршун ударил... В пустоту!

Франц стоял уже около другой мачты ретранслятора, метрах в шести от первой. Птица неловко кувыркнулась в воздухе, захлопала крыльями, выровняла полет и пошла на второй заход. И снова все повторилось - Франц опять оказался совсем в другом месте.

Коршун попался упорный. Раз за разом повторял он свои безуспешные попытки, а Франц играл с ним, как суперкрыса с кошкой.

Щур наблюдал за этой странной игрой с холодным любопытством исследователя, но в его мозгу совершалась лихорадочная работа. Он почувствовал! что в теперешнем возбужденном состоянии духа он смог бы прикрыть и Франца защитным психококоном. Но он не сделал этого. Ему надо было что-то понять, что-то очень важное, и, продолжая поддерживать защитный кокон, Щур снял контроль с психики Толмача и концентрированным усилием проник в подсознание Франца, желая увидеть все происходящее изнутри, глазами самого Франца...

Коршун наконец понял бесплодность своих попыток и, издав резкий крик разочарования, улетел прочь. Просвет затянулся, и снова вокруг была привычная промозглая мгла.

Щура возвратил к действительности плач Толмача. Хотя разумом и годами Толмач был стар, психика его была по-детски слаба, как и его тело. Щур, нацелившись на подсознание Франца, предоставил Толмача самому себе, и теперь тому было холодно и страшно.

Щур несколько успокоил его и шагнул к Францу. Тот отрешенно стоял в центре площадки. Волосы его трепетали на ветру.

- Спускаемся, что ли? - спросил Щур-Толмач.

Франц встрепенулся, помотал головой.

- Да-да... Спускаемся.

Потом добавил:

- Ну, спасибо, Щур. Если бы не ты...

Щур глазами Толмача как-то странно посмотрел на него, но ничего не ответил.

Вниз они спустились в полном молчании, домой возвращались пустыми, сумрачными улицами. Уже темнело, и руины выглядели угрожающе.

Щур шел быстрым шагом, почти бежал.

- Куда несешься? - спросил наконец Франц недовольно.

- К Доктору, - отрезал Щур-Толмач.

- Зачем?

- Надо, - так же коротко бросил Щур.

V. Вместо Доктора они застали Лейтенанта, рассматривающего какие-то книги большого формата в ярких, блестящих обложках. Франц никогда таких не видел. Лейтенант оторвался от своего занятия, рассеянно ответил на приветствие.

- К Доктору? - спросил он. - В палатах где-то или в подсобках. Минут через пятнадцать будет. Садитесь, ждите.

Франц опустился в кресло у стола, а Щур-Толмач сразу подошел к книжной полке и стал рыться в стопке растрепанных брошюрок. Он извлёк из кучи одну и начал неторопливо перелистывать. Остановился на одной странице: долго вчитывался. Затем глаза Толмача закрылись, лицо стало невыразительным верный признак, что между Толмачом и Щуром идет оживленная телепатическая дискуссия. Франц смотрел на них с некоторой завистью. Преимущества интеллекта, имеющего в своем распоряжении два совместно работающих мозга, были неоспоримы. Именно поэтому Щур-Толмач и был правой рукой Доктора и старостой над всеми остальными мутантами.

Лейтенант отложил просмотренную книгу и взялся за следующую. Франц со вздохам отвернулся от Щура-Толмача и протянул руку к отложенному тому.

- Можно?

- Бери, - ответил Лейтенант.

У этого альбома обложка не была пестрой. На сером фоне простым шрифтом выведено название: "Живопись европейского Возрождения". Францу это ничего не сказало. Он раскрыл наугад и замер пораженный. Потрясение его было почти таким же сильным, как на вышке, когда он увидел голубое небо. Никогда не виданные им краски произвели в его душе отклик, подобный беззвучному сейсмическому удару. Цвета буйствовали, рвались со страниц; перед Францем распахнулось окно в мир иного измерения. Пейзаж, не похожий ни на что виденное, приковывал взгляд, гипнотизировал - и синее небо, и облака, и река, и странные деревья, и что-то голубоватое вдали, что Франц не знал как и назвать, ибо гор он никогда в жизни не видел. Но главное - люди! Множество людей на переднем плане, мужчины и женщины, в разнообразных позах, в странных пестрых одеяниях, и все они казались ему прекрасными! Он не мог понять, что происходит на картине. Но ясно было, что нечто важное и глубоко значительное. Подпись под картиной: "Лука Лейденский. Исцеление иерихонского слепца". С трудом оторвавшись от созерцания, Франц стал листать дальше. Какой цветной микрокосм предстал перед ним: и восторг, и горькое чувство какой-то потери теснило сердце. Он впервые видел всех этих прекрасных людей и не понимал, что они делали. Но судя по всему, то были какие-то бесконечно важные и прекрасные дела. Подписи под картинами ничего ему не говорили: "Мантенья. Парнас" (Разве бывают крылатые кони? Может, раньше были?), "Рафаэль. Обручение Марии" (Что такое обручение?), "Леонардо да Винчи. Мадонна в гроте", "Боттичелли. Поклонение волхвов", "Джорджоне. Поклонение пастухов"... Глубокая зелень и небесная лазурь, золото, пурпур, киноварь... Когда он дошел до "Спящей Венеры" Джорджоне, то почувствовал, что находится на пределе - сердце, казалось, готово было разорваться от беспредельной тоски и отчаянья.