Александр Громов - Тысяча и один день

Но ничего подобного не произойдет: мой противник попрыгает на мне, а когда ему надоест, начнет швырять меня, молотить по болевым точкам, отрывать мне уши или откручивать конечности – выбор за ним. По окончании экзекуции секунданты отнесут в угол то, что от меня останется, и приведут в кондицию к началу решающего раунда.

Мне скучно. Господи, почему не скучно ИМ?! Нет, не понимаю...

На седьмом раунде я показываю всем, что все-таки я – Молния. Кручусь, верчусь, вьюсь ужом, не даю к себе прикоснуться, зато сам не упускаю случая достать не столь поворотливого Тамерлана. Он обескуражен, а я с канатов неожиданно делаю сальто через его голову и сразу же заднее сальто с захватом коленями головы противника. Это мой коронный номер. Движение бедер – и голова Тамерлана с внятным хрустом поворачивается на недозволенный угол. У мертвеца подгибаются ноги, он валится мешком. Зрители ревут от восторга, а я с ожесточением пляшу на трупе, пока меня не оттаскивают. Готово: чистая победа.

Иных, кстати, у нас не бывает.

Чтобы унести Тамерлана с ринга, требуются усилия четверых крепких служителей. Я ухожу последним, приплясывая и приветствуя зал поднятыми руками. Конечно, теперь уж никаких воздушных поцелуев! Публика – это святое. Гойко Молотилка однажды забылся и получил от охранницы такой разряд, что потом недели три дергался и заикался.

В меня летит всякая всячина: обертки, огрызки, банановая кожура, пустые банки из-под напитков и ничего опасного для жизни. Публике понравилось, проигравшие простили мне потерю ставок. Если так пойдет дальше, через несколько месяцев я стану одним из фаворитов в шоу Мамы Клавы и начну проигрывать бой за боем, пока ставки на меня не упадут. А тогда...

Неужели публика не понимает этой простейшей механики? Или мы так смачно убиваем друг друга, что деньгами пустоголовых юниц распоряжаются голые инстинкты?

Очень может быть. Социально нестабильная молодежь глупа – иначе не была бы социально нестабильной в нашем ухоженном мире. Кто поумнее, того на «Смертельную схватку» не заманишь. А толпа – и вовсе организм особенный, мозг у нее один на всех, и тот спинной.

– Как это выглядело со стороны, Мама?

Красная, распаренная, словно сама только что сошла с ринга, где ей не очень повезло, она тем не менее находит для меня улыбку:

– Замечательно, Тим. Я очень довольна тобой, мой мальчик...

Отчего-то она вздыхает совсем не радостно.

Это настораживает.

В раздевалке крепкий запах пота. Намусорено. Как обычно, Тамерлан, огромный, голый и волосатый, обтирает себя бумажными полотенцами и швыряет их на пол, вместо того чтобы сразу пройти в душ. При виде меня он иронически подмигивает левым глазом – правый заплыл.

– Нормально?

– Угу, – отвечаю я, осторожно щупая нос и подбитую бровь. Переносица вроде цела, но нос уже опухает и спустя час-другой дойдет до кондиции спелой сливы. Ребра побаливают, но умеренно. Дышать нетрудно, значит, переломов нет. – А ты?

– Что мне сделается...

– Покажи хоть раз, как ты это вытворяешь, – прошу я.

– Что «это»?

– Хруст позвонков. Только не говори мне, что ты ими и хрустел.

– Нет, конечно, – улыбается Тамерлан и производит горлом короткий смачный треск. – Вот так примерно.

Я пытаюсь повторить – с более чем скромным успехом.

– Так лягухи в болоте квакают, – не без удовольствия замечает Тамерлан. – Потренируйся без меня денек-другой, а если ничего не выйдет, брось. Не каждому это дано. Жак Ягуар был классный боец, а тоже не умел.

Самомнение у Тамерлана отменное: все-то он умеет лучше других... Я решаю сменить тему:

– Что это Мама вроде не в себе?

– Привет! – Тамерлан делает вид, что поражен моей неосведомленностью. – Ты ничего не знаешь, что ли?

Я неопределенно пожимаю плечами. Что это я, интересно, обязан знать?

– Откуда? Вчера меня тут не было, да и позавчера тоже...

– Так это не позавчера началось. Контору-то нашу прикрыть решили, вот так вот.

– Удивил! Ее уже год прикрыть пытаются...

– Теперь точно, – безапелляционно говорит Тамерлан. – Совет Цензоров разразился постановлением: запретить все зрелища, культивирующие грубую силу и жестокость, как растлевающие молодежь, дискредитирующие женское начало и не ведущие к социальной гармонии. С нас и начали.

– Муниципальный совет? – интересуюсь я.

– Если бы. Федеральный. Так что неделю-другую Мама Клава еще побарахтается, сунется туда-сюда с протестами и подмазкой, а потом – все. Можешь искать себе новую работу.

– Не проблема.

– Тебе – да, ты техник, – невесело ухмыляется Тамерлан. – А мы училищ не кончали...

Судя по вою амфитеатра, сильно приглушенному на пути по коридорам к раздевалке, на ринге следующая пара. Зрители не жалеют голосовых связок.

– Интересно, где теперь эти сопливки будут отводить пар в свисток? – риторически спрашиваю я.

– А ты не знаешь?

К сожалению, я очень хорошо это знаю.

– Неделю-другую, говоришь?

– Если не меньше.

– У Мамы Клавы хорошие связи...

Тамерлан качает головой.

– Не поможет. Если уж с самых верхов пошло, дело труба. На месте Мамы я бы вообще не дергался.

– Тебе трудно оказаться на ее месте... Кстати, не знаешь, почему Мама вызвала именно меня?

Он пожимает плечами:

– Полагаю, не случайно. После Саблезубого у меня наилучший контакт с Ураганом, потом с тобой. А Ураган сегодня занят в другой паре.

– Как это Саблезубого угораздило?..

– У него не просто тяжелое сотрясение, у него еще перелом свода черепа, – сообщает Тамерлан и вдруг ухмыляется: – Это я ему устроил.

– Зачем?

– Много знал. О тебе.

– Откуда?

– А я знаю? Проворонили мы где-то. Он, дурак, не сообразил, что с такой информацией ему самому крышка. А так хоть жив останется... может быть. Но не заговорит еще долго, это точно.

Под тугими горячими струями не очень-то поговоришь – приходится кричать. Лучше уж вовсе не раскрывать рта. Для говорильни лучше подходит не душ, а раздевалка, когда в ней не толкутся посторонние. Там всего один замаскированный микрофон в вентиляционной отдушине, да и то мы давно замкнули провода. Никто и не хватился.

Пока мы смываем пот и молчим, если только фырканье считать молчанием, я лихорадочно соображаю: откуда Саблезубому стало известно обо мне то, чего ему знать совсем не следовало? Видеть мою тайную способность в действии он ну никак не мог. Стало быть, кто-то сболтнул – но кто из пятерых, включая сюда Тамерлана, мог это сделать? А главное, насколько широко пошла утечка?

Говорили же мне: мало-мальски надежная конспиративная ячейка должна состоять максимум из четырех человек, считая и руководителя, а никак не из шестерых! Тут даже не обязателен провокатор: бойцы из шоу Мамы Клавы – люди в большинстве простодушные, кто-то мог случайно проболтаться дружкам за кружкой пива...