Олдос Хаксли - Обезьяна и сущность

- Важная шишка? - спросил мистер Коултон.

С очаровательной напускной скромностью Боб заверил его, что он всего-навсего сценарист, режиссурой балуется лишь от случая к случаю.

Гном медленно покивал головой:

- Я читал в газете, что Голдвин сказал, будто всем важным шишкам наполовину срежут жалованье.

Его глазки радостно блеснули, и он опять торжествующе хихикнул. Затем, внезапно потеряв интерес к реальности, он вернулся к своим мифам.

Иисус перед Лаблином! Я попытался уйти от болезненной темы, осведомившись у м-с Коултон, знала ли она, что Тэллис интересовался кино. Однако пока я задавал этот вопрос, ее внимание привлекли шаги в соседней комнате.

Я обернулся. В дверях, одетая в черный свитер и клетчатую юбку, стояла - кто? Леди Гамильтон в 16 лет, Нинон де Ланкло того периода, когда Колиньи лишил ее девственности, la petite Морфиль {Крошка Морфиль (фр.).}, Анна Каренина в классной комнате.

- Это Рози, - гордо объявила м-с Коултон, - наша вторая внучка. Рози учится пению, хочет стать киноактрисой, - доверительно сообщила она Бобу.

- Как интересно! - с энтузиазмом воскликнул Боб, поднявшись и пожимая руку будущей леди Гамильтон.

- Может, вы что-нибудь ей посоветуете? - предложила любящая бабка.

- Буду счастлив.

- Принеси еще стул, Рози.

Девушка вскинула ресницы и бросила на Боба короткий, но внимательный взгляд.

- Не возражаете, если мы посидим на кухне? - спросила она.

- Ну разумеется, нет!

Они скрылись в глубине дома. Глянув в окно, я увидел, что холмы снова в тени. Крысы-ящерицы закрыли глаза и притворились мертвыми - но только чтобы усыпить бдительность жертвы.

- Это больше чем удача, - говорила м-с Коултон, - это перст провидения! Как раз когда Рози нужна поддержка, появляется важная шишка из кино.

- Как раз когда кино вот-вот прогорит, как и эстрада, - не поднимая глаз от страницы, вмешался гном.

- Почему ты так говоришь?

- Это не я, это Голдвин, - ответил старик.

Из кухни донесся смех, на удивление младенческий. Боб явно делал успехи. Я почувствовал приближение второй поездки в Акапулько - с последствиями, еще более катастрофическими, чем после первой.

Бесхитростная сводница м-с Коултон радостно улыбнулась.

- Мне нравится ваш приятель, - сказала она. - Умеет обращаться с детьми. Никакого дешевого форса.

Я молча проглотил скрытый укор и опять спросил, знает ли она, что мистер Тэллис интересовался кино.

Она кивнула. Да, он говорил ей, что послал что-то на одну из студий. Хотел немного подзаработать. Не для себя - он хоть и потерял почти все, что у него когда-то было, но на жизнь ему хватало. Нет, ему нужны были деньги, чтобы посылать в Европу. Он был женат на немецкой девушке - давно, еще перед Первой мировой войной. Потом они развелись, и она с ребенком осталась в Германии. А теперь в живых осталась одна внучка. Мистер Тэллис хотел, чтобы она приехала сюда, но в Вашингтоне не разрешили. Поэтому ему оставалось лишь послать ей побольше денег, чтобы она могла нормально питаться и закончить учение. Вот он и написал для кино эту штуку.

Ее слова вдруг напомнили мне эпизод из сценария Тэллиса - что-то о детях послевоенной Европы, продававших себя за плитку шоколада. Не была ли его внучка одной из таких девочек? "Ich давать тебе Schokolade, du давать мне Liebe {Я... шоколад, ты... любовь (нем.).}. Поняла?" Они понимали прекрасно. Плитка до и две после.

- А что случилось с его женой? И с родителями внучки? - спросил я.

- Они оставили нас, - ответила м-с Коултон. - Кажется, они были евреи или что-то в этом роде.

- Заметьте, - внезапно вмешался гном, - я не против евреев. Но все же... - Он помолчал. - Может, Гитлер был не такой уж болван.

Я понял, что на сей раз он вынес вердикт всяческим возмутителям спокойствия.

Из кухни снова послышался взрыв детского веселья. Шестнадцатилетняя леди Гамильтон смеялась так, словно ей было лет одиннадцать. А между тем насколько точно выверен и технически совершенен был взгляд, которым она встретила Боба! Сильнее всего в Рози настораживало, конечно, то, что она была, невинной и одновременно искушенной, расчетливой искательницей приключений и вместе с тем школьницей с косичками.

- Он женился вторично, - продолжала пожилая леди, не обращая внимания ни на хихиканье, ни на антисемитизм. - На актрисе. Он мне говорил, как ее звали, да я позабыла. Но это продолжалось недолго. Она сбежала с каким-то типом. И правильно, я считаю, раз у него осталась жена в Германии. Не нравится мне, когда разводятся да выходят за чужих мужей.

Наступило молчание; я мысленно пытался представить биографию мистера Тэллиса, которого в жизни не видел. Молодой человек из Новой Англии. Из хорошей семьи, образован неплохо, но без педантичности. Одарен, но не настолько, чтобы променять досужую жизнь на тяготы профессионального писательства. Из Гарварда отправился в Европу, вел приятную жизнь, везде знакомился с самыми интересными людьми. А потом в Мюнхене - я в этом убежден - он влюбился. Мысленно я представил себе девушку в немецком эквиваленте одежд статуи Свободы - дочь какого-нибудь преуспевающего художника либо покровителя искусств. Одно из тех почти бесплотных созданий, которые были зыбким продуктом вильгельмовского благосостояния и культуры; существо, одновременно неуверенное и впечатлительное, очаровательно непредсказуемое и убийственно идеалистическое, tief {Глубокое (нем.).} и немецкое. Тэллис влюбился, женился, несмотря на холодность жены произвел ребенка и едва не задохнулся в гнетущей душевности домашней атмосферы. Какими свежими и здоровыми в сравнении с этим показались ему воздух Парижа и окружение молодой бродвейской актрисы, которую он встретил, приехав туда отдохнуть.

La belle Americaine,

Qui rend les hommes fous,

Dans deux ou trois semaines

Partira pour Corfou {*}.

{* Влюбленных до истерики

Мужчин намучив всласть,

Красотка из Америки

На Корфу собралась (фр.).}

Но эта не уехала на Корфу, а если и уехала, то в обществе Тэллиса. И она не была ни холодной, ни зыбкой, ни неуверенной, ни впечатлительной, ни глубокой, ни душевной; снобизма от искусства в ней тоже не было. К несчастью, она была до некоторой степени сукой. И с годами степень эта все росла. К тому времени, как Тэллис с нею развелся, она превратилась в суку окончательно.

Оглянувшись назад с выгодной позиции 1947 года, придуманный мною Тэллис мог весьма отчетливо увидеть все, что он наделал: ради физического удовольствия, сопровождавшегося возбуждением и исполнением эротических мечтаний, обрек жену и дочь на смерть от руки маньяков, а внучку - на ласки первого попавшегося солдата или спекулянта с полными карманами леденцов либо способного прилично накормить.