Василий Головачев - Последний джинн

По совокупности преступлений, которые он совершил четверть века назад во время войны с неземными роботами – «джиннами» и моллюскорами, ему грозило пожизненное заключение. Однако Всеевропейская Комиссия по помилованию изучила содержание арестанта, отсиживающего срок в ганноверской тюрьме особого режима, и сочла возможным выпустить его на свободу «за отличное поведение и духовные устремления». Что подразумевалось под этим, эксперты Комиссии не объясняли. Но факт оставался фактом: седьмого мая две тысячи четыреста двадцать восьмого года пятидесятилетний Ульрих Хорст вышел за периметр тюрьмы.

Надо сказать, что за время сидения Ульриха в тюрьме европейскими правозащитниками не раз поднимался вопрос изменения системы исполнения наказаний, вплоть до отмены тюрем. Но здравый смысл тех, кто понимал последствия таких изменений, неизменно брал верх. Мало того, появились юридически обоснованные программы ужесточения наказаний за чудовищные с точки зрения морали преступления, а в России даже возник Общественный Совет по изучению преступлений, предлагавший отменить мораторий на смертную казнь.

И Ульрих затаил злобу даже на этот Совет, решив «примерно наказать» его деятелей за их убеждения. По мнению членов Совета, преступник в последние времена стал ценнее жертвы, так как любой маньяк, убивший десятки человек, оставался жить, пусть и за решеткой (хотя условия содержания преступника в тюрьме заметно улучшились со времен последней революции), в то время как его жертв воскресить было уже невозможно. В Соединенных Штатах Америки высшей мерой наказания по-прежнему была смертная казнь, да и в южноазиатских странах тоже. Европа же отстаивала свои позиции, позиции «гуманизма и терпимости», из-за чего пережила не один разгул преступности и уже склонялась к тому, что «терпимость имеет пределы».

Ульрих готов был серьезно поговорить и с европейскими носителями идей ужесточения наказаний, поскольку боялся смерти до судорог и свято верил в «светлые головы гуманистов-правозащитников», игравших на его стороне. Прикидываясь агнцем, жаждущим жить по человеческим законам, он возненавидел духовника тюрьмы, который изо дня в день вдалбливал в головы арестантов азбуку Нового Евангелия: «Не существует господствующей расы. Не существует величайшей нации. Не существует истинной религии. Не существует совершенной философии». Этого человека Хорст решил после своего условно-досрочного освобождения мучить долго и жестоко.

Седьмого мая в одиннадцать часов утра по местному времени он впервые глянул на ганноверскую тюрьму со стороны, как турист, толпы которых действительно осматривали это гигантское здание как некую достопримечательность. Сознание на несколько секунд поплыло, будто Ульрих хлебнул алкоголя, о котором мечтал двадцать пять лет.

Сопровождавший его опекун заботливо поддержал бывшего узника тюрьмы под локоть:

– Вам плохо?

Ульрих, смахнув с ресниц слезу, выдернул локоть. Потом, вспомнив созданный им для судей имидж «изменившегося духовно» человека, виновато поклонился опекуну:

– Простите… свежий ветер… голова закружилась…

Он огляделся.

Площадь напротив стены здания, похожего на старинную крепость, пестрела всеми цветами радуги: гостей Ганновера приносили и уносили десятки разнокалиберных аэробусов, и, казалось, здесь располагается знаменитейший древний собор, а не специально сконструированное узилище для содержания особо опасных преступников.

Ульриха никто не встречал. Да он и не ждал никого, зная отношение родни к его судьбе. За двадцать пять лет ни один родственник не посетил его в тюрьме, кроме матери, что послужило дополнительной причиной разгорающихся в душе страстей. Родственников он тоже решил не щадить, в особенности деда Селима фон Хорста, если тот был еще жив.

– Хотите где-нибудь присесть? – участливо поинтересовался опекун.

– Благодарю вас, не нужно. Я хочу домой.

– Вы имеете в виду гостиницу?

Ульрих сжал зубы. О доме он мог только мечтать. Личного жилья как такового не было, так как все его имущество было конфисковано. Жить у матери не хотелось, поскольку это лишало его необходимой независимости. Ему предлагали такой вариант, но он отказался. Поэтому служба опекунства ЕСИН – Европейской системы исполнения наказаний просто сняла ему гостиницу в Потсдаме, по его просьбе, следуя букве закона, и теперь ему предстояло долгое время жить в гостинице в ожидании снятия с личного дела грифа «условно-досрочное освобождение». Только после этого он мог стать добропорядочным гражданином Европы, не требующим особого надзора.

– В гостиницу.

Ульрих невольно потрогал пальцем браслет на левой руке.

Снять браслет он не мог. Это был аппарат физического и социального контроля за поведением выпущенного на свободу человека. И с ним надо было мириться, пряча замыслы и чувства, потому что любая попытка освободиться от бдительного ока операторов ЕСИН мгновенно вернула бы его на нары.

Опекун вызвал систему доставки.

Рядом опустился оранжевый пинасс службы контроля, в борту аппарата протаял проем дверцы.

Ульрих и опекун заняли места в прозрачной изнутри кабине.

Пинасс взлетел. Под ним распахнулась панорама Ганновера двадцать четвертого века.

Ульрих жадно завертел головой, ища признаки изменений в архитектурных ансамблях современного городского пейзажа. Однако ничего особенного не увидел.

Все те же башни, жилые и административные, созданные с помощью геном-технологий по «биомоделям природы» и потому напоминающие природные образования: кораллы, кисти винограда, кипарисы, насекомых, птиц и рыб. Все та же толчея летающих аппаратов в воздухе. Все те же белесые шпаги орбитальных лифтов, пронзающие атмосферу тут и там. Добавились разве что какие-то конструкции немыслимых геометрических сочетаний, но и те представляли собой жилые модули и бизнес-центры, облик которых был хорошо известен Ульриху по видео.

Пролетели мимо одного такого архитектурного монстра, созданного с виду из ртути и жидкого стекла, уходящего «парусами» в небо на пятикилометровую высоту.

– Офис мирового бренда пива «Наклюк-Вэ», – кивнул на башню опекун.

– Немцы пиво любят, – пробормотал впечатленный Ульрих.

– Не только немцы, все европейцы.

– И русские?

– Русские нет. По потреблению пива на душу населения они занимают всего лишь сто сорок четвертое место в мире.

– Удивительно.

– Скорее не удивительно, иначе Россия не стала бы ведущей державой Системы, наряду с Китаем. Но она уже больше двухсот лет соблюдает целевую программу трезвого образа жизни и поэтому…

– Я знаю, – оборвал собеседника Ульрих.