Галактический патруль - Юрий Гаврилович Тупицын
Славка заглянула в холодильник. В нем, как и всегда, обнаружилась вареная колбаса, сливочное масло, российский сыр и початая баночка сметаны. Славка отрезала толстый ломоть колбасы, тонкий - хлеба и начала жевать этот бутерброд всухомятку, резонно полагая, что по-настоящему они позавтракают уже вместе с сестрой. Из-за чувства голода колбаса казалась очень вкусной. С аппетитом жуя свой бутерброд, Славка еще раз пробежала глазами записку сестры. Буквы корявые, строчки неровные, видно, что торопилась. Почерк у Людмилы, как и у матери, был вообще-то на диво - школьный. Как у учениц-отличниц четвертого класса. Не то что у Славки с ее скачущей скорописью: писала она так, будто боялась куда-то опоздать. Стало быть, она не ошиблась - вызов на переговорный пункт действительно был срочным.
Управившись с бутербродом, Славка положила записку, которую во время сухомятки держала в левой руке. Но не на разделочный стол, где ее обнаружила, а на маленький столик, за которым они с сестрой и завтракали, и обедали, и ужинали и который назывался в семье фуршетным. И только теперь удивилась. Писать записки друг другу сестрам приходилось нередко, и всегда их оставляли на кухне - такое уж это место, мимо не пройдешь. Но так уж установилось, что их всегда оставляли не на разделочном столе, а на фуршетном столике. А Людмила и аккуратна и привычлива - вся в мать. Это еще Славка могла второпях положить записку где попало, а Людмила… И вообще не нравилась Славке почему-то записка. Какой-то дурацкий сюрприз!
Славка смела со стола в ладонь левой руки хлебные крошки, а когда поднимала с мусорного ведра крыш-ку, заметила за ведром пуговицу. Она присела на корточки, выбросила крошки, аккуратно прикрыла ведро крышкой и подобрала пуговицу - маленькую, металлическую, с рисунком, такие бывают на фирменных куртках спортивного покроя. Курток с такими пуговицами в доме не было - это Славка знала доподлинно. А вот пуговица была! Славка повертела ее перед глазами, держа двумя пальцами за ободок. Вырвана если и не с мясом, то с клоком ниток. Если бы эта пуговица застегивалась, владелец куртки, наверное, заметил потерю, они бы с Милкой поискали ее и нашли. Но такие пуговицы пришивают и для бутафории, а на бутафорию разве сразу обратишь внимание? Вот она и завалилась. Кто же из Милкиных ухажеров носит куртку с такими пуговицами?
Ухажеров у Людмилы была тьма - красавица, вся в мать. Держались они в рамках приличий, даже почтительно, по крайней мере в доме и на глазах посторонних. Но по каким-то признакам, ей самой непонятным, Славка догадывалась, что без посторонних эти рамки несколько шире.
- Ты что же, целуешься с ними? - огорошила она как-то свою сестру вопросом напрямик.
Людмила не сразу придумала, что ответить, и, как всегда в таких случаях, некоторое время разглядывала Славку своими красивыми синими глазами так, словно увидела ее впервые.
- Тебе-то что? - спросила она наконец.
- Я не о том, - настаивала бесстыжая, по мнению Людмилы, упрямая младшая сестра. - Ты со всеми с ними целуешься или как?
Людмила покачала головой, разглядывая Славку и явно собираясь поскандалить, но вдруг передумала и мирно, с улыбкой сказала:
- Или как. Устраивает?
Славка молча кивнула, с интересом разглядывая ямочки на щеках сестры, всегда появлявшиеся, когда она широко улыбалась.
- Совсем ты еще девочка, Славка, хоть и выросла с коломенскую версту, - вздохнула Людмила и уже без улыбки, с какой-то непонятной Славке грустью заключила: - Ничегошеньки ты пока не понимаешь!
Людмила училась на филологическом отделении университета, училась ни шатко ни валко, но исправно переходила с курса на курс и добралась таким образом до предпоследнего. Но Славка догадывалась, что настоящего филолога из Милки не получится, а будет она по своей реальной профессии тем же, кем была их мать, - красивой женщиной, которой суждено не однажды удачно выйти замуж. Свою мать Славка недолюбливала - из-за отца, а Людмилу любила. Славке было неполных шестнадцать лет и, несмотря на свой рост в пять футов и семь дюймов, как определял его отчим, и спортивное телосложение, она еще оставалась подростком. Людмила об этом, конечно, знала, поэтому имела все основания называть ее непонимающей девочкой и посматривать снисходительно. Впрочем, особенно командовать над собой она не позволяла никому - ни Людмиле, ни матери, ни отчиму, который вообще-то и не пытался этого делать. Славка имела известные основания несколько свысока посматривать на свою новую семью: ростом она была в отца и на добрых полголовы выше всех остальных.
Поднявшись на ноги, Славка положила пуговицу прямо на записку, ниже подписи сестры. Пуговица перевернулась клоком рваных ниток вверх, и у Славки вдруг екнуло сердце: дрожащие буквы, неровные строчки, какой-то сюрприз, выдранная с мясом пуговица - все это как бы само собой слилось в единое угрожающее целое. Конечно, не будь давления кучи прочитанных детективов, вороха видеолент, долбежки средств массовой информации, ничего особенного в сочетании записки сестры и выдранной пуговицы Славка бы не увидела. Но такое давление было, да еще какое! Славка столько начиталась, навидалась и наслышалась о захвате заложников и киднеппинге, что ей сама собой явилась мысль: а может быть, Милку похитили? Очень даже просто! Явились мафиози-киднепмены, открыли отмычкой дверь, недаром наган заедает, скинули манипулятором цепочку и застали спящую сестру врасплох.
Мысль о том, что Людмилу ни с того ни с сего похитили, показалась Славке такой
