Эрнест Маринин - Тёте плохо, выезжай
– Послушайте, Анатолий Максимович, но ведь все это – самая обыкновенная мораль, только загороженная учеными словами.
– А вы чего хотели? Мораль – это эмпирически выработанные правила оптимального поведения человека в обществе. А под ними – всегда железный фундамент биологической, социальной, экономической необходимости. И если научные выводы начинают противоречить морали, не спешите пересматривать мораль, лучше проверить выкладки…
– Какой у нас странный разговор. Потому что необычный. Не о еде, быте, конкретной работе, а о самом важном, общем. Очень нужный. Как генеральная уборка – помогает все расставить по своим местам… Вы понимаете? А то я так смутно, нечетко говорю…
– Я вас очень хорошо понимаю. Мне легко вас понимать. Мы работаем на одной волне.
– Это значит, мы могли бы стать близкими друзьями?
– Да.
– Но вы уезжаете.
– Вы приедете ко мне лечиться. В Марьину рощу, в клинику, в пятницу к девяти утра.
– Вы уже говорили.
– Не говорил – передавал. Вы приняли. Кстати, подумайте о переквалификации. Не знаю, сможете ли вы активно лечить, но чутье у вас есть. Карьера шамана-диагноста вам обеспечена.
– Я приеду. И подумаю. А пока – до свидания.
– До встречи. И простите, что внес в вашу душу смятение.
– Прощаю. И благодарна за это.
– И еще… – Он вдруг поймал себя на том, что затягивает прощание. – нет, ничего. Все.
Замолк, улыбнулся, резко махнул рукой – и сбежал.
* * *На следующий вечер Саврасов уехал в Москву. Больше оставаться в Чаеве он не мог. Завтра наступит новая рабочая неделя: клиника, обходы, дежурства, амбулаторный прием по пятницам. Ночные вызовы из неотложки. Заполненная, насыщенная жизнь умелого и известного врача. Особо модного, потому как недавно опального. И все же, несмотря на прошедшую опалу и непрекращающиеся интриги, нужного людям… Такая жизнь облегчает одиночество, не оставляет на него времени.
Мысли его снова обратились к Чаеву: «В общем, все здесь осталось в порядке. Тетка через месяц будет практически здорова – и надолго, года на три. Особенно, если пойдет в нянечки. Да и Ольге я строго-настрого приказал забегать каждый день, заботиться, помогать. Завтра вечером надо позвонить Татьяне в Ташкент, отругать, чтоб чаще писала. Конечно, письма – это не то, но ритмический настрой они передают… А сам? Сам когда писал последний раз? Когда приезжал – просто так, не по вызову? Вон как красиво проповедовал о пользе морали, распинался, что нельзя расставаться с близкими, оставлять их в одиночестве – а что же сам? Почему должна о мамане заботиться безалаберная Ольга? Ей самой нужна забота, вон, сердце уже уходила, как старая баба. Конечно, я ее малость подлатал, на первое время полегчает, но это халтура, ей нужен настоящий курс лечения. И девчонку запустила, балда… Может быть, хватит уже? Хватит Москвы, напряженности, интриг, дрязг, дискуссий. Уехать в Чаево, поселиться у тетки, работать в больнице – есть и здесь больные. Учить молодых. Тамару вот. Славная она… Впрочем, Тамара – не проблема. Ее-то и в Москву выписать можно, если что заладится… А вот тетка… Уехать. И бросить дело. Не довести. Угробят. Опала кончилась, но так недавно, что ее и возродить можно. Нет, ни за что нельзя уезжать…»
Плохо было на душе у Саврасова. Он попросил у соседа сигарету и спички, вышел в тамбур, закурил и прижался лбом к холодному стеклу. Снаружи неслась зябкая сырая ночь, иссеченная косым осенним дождем. В выщербленной раме подрагивала вода. На стрелках она выплескивалась и неровной струйкой сбегала по грязной двери…
1976
