Валентин Шатилов - Магнолия

Но ей стало полегче - носилки теперь стояли внизу, на асфальте, не прыгали, не дергались. Она чувствовала через брезент носилок идущий от раскаленного асфальта жар. Еще больший жар тек сверху, из очень горячего, ослепительно яркого круга, зависшего в бледно-голубом небе. Ее не беспокоила жара - несмотря на жару, окружающий воздух все равно был прохладней, чем ее тело. Вот если б температура воздуха превысила ее собственную, тогда бы пришлось дополнительно тратить энергию на охлаждение. А пока что шла даже некоторая экономия ресурсов.

И она спокойно смотрела вверх - на пыльные голенища топчущихся вокруг кирзовых сапог, на трепыхающиеся полы белых халатов, слушала мат, мат, мат...

Это все было малозначительно. Все равно будет то, ради чего их сюда привезли. Потому что кто-то, считающий себя (то ли в помутнении рассудка, то ли в силу безумных традиций) единственно значимым, уже дал ПРИКАЗ. И этот приказ все равно будет выполнен его маловыразительными людьми с блестящими при ярком свете черными автоматами.

Действительно, с теми же информационно-пустотелыми присказками носилки вскоре были подняты людьми в халатах (под которыми - она заметила - была однотипная, несимпатичного, болотного цвета униформа). Сбоку от носилок топали все те же пятнистые люди и не забывали ласково баюкать на груди свои автоматы.

Опять коридоры.

Стало прохладнее, расход энергии на обогрев организма пришлось несколько увеличить. Впрочем, все пока в пределах разумного.

Очередная дверь, очередной коридор. Нет, это не коридор, это, похоже, конечный пункт их путешествия - довольно большой зал, битком набитый кроватями. На некоторые кровати уже перекладывали каких-то людей. Эти люди были без формы, без сапог - вообще без ничего. "Как и я", - вдруг подумала она.

Ее тоже переложили с носилок на кровать и прикрыли до подбородка простыней. Это позволяло опять начать резкую экономию энергии, идущей на обогрев организма.

А в зал тащили все новые и новые носилки, и все новых людей без одежды укладывали на кровати, прикрывали белыми простынями.

Видимо, они все теперь будут здесь жить.

Впрочем, ее все это мало волновало - жить так жить. Если не будут тревожить - трясти, заставлять что-то говорить, - она может жить достаточно долго. И никто из присутствующих ей не нужен. И ей неплохо.

7

Но, конечно, в покое их - ни ее, ни остальных - не оставили. Дверь распахнулась как от сильного удара, и в зал ввели (а вернее, втолкнули) довольно странного человека. Руки у него были туго связаны за спиной, почти вывернуты, из-за чего ему приходилось, выгибая грудь, держаться неестественно прямо. Лицо, опущенное к полу, с широкой марлевой повязкой, прикрывающей левый глаз. Повязка была наложена неаккуратно, из-под нее выбивалась вата, а на марле в нескольких местах проступали алые пятна крови. На нем была голубая то ли рубашка, то ли куртка навыпуск, явно казенно-униформного вида, тоже в нескольких местах забрызганная кровью, и голубые штаны из того же материала, что и рубашка. Он был босиком и то и дело переступал ногами на холодном полу.

Повинуясь толчку в спину, которым одарил его один из сопровождающих пятнистых, он поднял взгляд от пола и медленно осмотрелся.

Смотреть одним глазом ему явно было непривычно, так же как тому веснушчатому обходиться без правой руки, и она почувствовала к нему какое-то непонятное теплое чувство. Будто провели мягкой теплой лапкой изнутри груди...

Она внимательно смотрела на него, и ей показалось, что и он задержал свой взгляд на ней чуть дольше, чем на других.

- Ну что - они? - резко спросил связанного еще один человек в форме, появившийся в двери за его спиной. Может, этот человек и был тем, ОТДАВШИМ ПРИКАЗ? Очень уж он самоуверенно держался. Одет он был тоже в пятнистую форму, но как-то немного иначе, чем остальные. На его голове блеснула черным козырьком фуражка. И еще - его тело (и лицо) было значительно толще, чем у остальных людей в форме. Стало очень тихо. По углам зала и у каждого из трех больших окон навытяжку стояли пятнистые автоматчики. Еще двое - за спиной связанного: между ним и тем толстым, что остался стоять в дверях. И все молчали.

И связанный молчал, хотя, конечно, он мог ответить. Ему ничего не стоило дать ту информацию, которую все от него так напряженно ждали. Сказать просто: "Да, это они". Ему это было легко - у него энергии на это вполне хватало, не то что у нее. А он - молчал, с непонятной жестокостью заставляя остальных, в форме, ждать.

Она этого не понимала. Ей даже стало неловко за связанного перед остальными. За его жестокость.

А он так и не ответил. Просто, закончив осмотр, повернулся к двери и пошел, мягко ступая босыми ногами по линолеуму, прямо на двух вскинувшихся автоматчиков и на толстяка в фуражке.

Толстяк попятился, пропуская его в коридор. Следом, громко гукая сапогами, вывалились автоматчики.

Пятнистые, оставшиеся стоять по углам, расслабились. И хотя по-прежнему никто не проронил ни слова, от той напряженной тишины, что была мгновение назад, не осталось и следа: кто кашлянул, кто глубоко вздохнул, кто шаркнул подошвой сапога, переступая с ноги на ногу, кто поправил на плече ремень автомата - это ведь были все-таки живые люди.

8

Света в помещении стало заметно меньше, но темнота не наступила - один из пятнистых, подойдя к стене, чем-то щелкнул, и под потолком забился, запульсировал с натужным гудением новый свет - серовато-белый, контрастный, неприятный.

Тепло простыни сэкономило ей достаточно энергии, чтобы иметь возможность поводить глазными яблоками вверх-вниз и вправо-влево, изучая новые источники света.

Их оказалось довольно много. Это были расположенные на потолке рядами длинные полые палки. Вернее, герметически запаянные стеклянные цилиндры, почти все уже успокоившиеся в своем холодном мерцании. Лишь два-три из них еще периодически вспыхивали и гасли.

И так было неуютно смотреть на них, что она закрыла глаза.

И опять открыла - вдруг стало шумно. Из коридора в помещение вошло несколько человек в белых халатах с громоздкими поблескивающими конструкциями в руках.

Ими руководил давешний связанный. Только теперь его руки уже не были связаны, и он ими слегка, как-то неловко взмахивал, указывая, около каких кроватей надо устанавливать конструкции в первую очередь: "Сюда. Здесь тоже. И сюда".

Повязку на лице ему, видно, поправили, красных пятен на ней больше не было, но на голубой рубашке они остались и казались черными в свете гудящих высоко под потолком белых трубок.

Кстати, около ее кровати тоже поставили одну блестящую конструкцию довольно простую, если приглядеться. Она состоит из металлической стойки, увенчанной полупрозрачным баллончиком с темной жидкостью внутри. От этого баллончика спускается красный проводочек, конец которого хмурый человек в грязновато-белом халате довольно грубо, но быстро вставил ей в тело. Точнее в руку. Еще точнее - в один из кровеносных сосудов, пульсирующих под кожей руки.

Да, это очень важно! Она вдруг вспомнила, что ее тело имеет множество подразделов. В глубину, например: кожа, мышцы, кости. И снаружи - например: та же рука очень отличается от шеи, головы, ноги. И кроме этого, сама рука подразделяется на плечо, предплечье, кисть. А кисть имеет пальцы. А пальцы состоят из отдельных фаланг. И все это подразделяется по одной простой причине: каждая часть тела может двигаться самостоятельно!

Движение. Вот оно - главное!

Она слабо шевельнула всей рукой. Потом, отдельно, сжала кисть. Потом привела в движение один из пальцев - указательный.

Человек в голубой униформе с лицом, перечеркнутым белой повязкой на глазу, заметил движение ее пальца, но истолковал его неправильно - он решил, что она манит его к себе.

Он подошел к ее кровати, успокаивающе прикрыл кисть ее руки своей теплой ладонью и сказал ласково:

- Не надо ничего. Лежи, лежи пока. Набирайся сил. Мы потом поговорим.

Да, верно! Она может теперь говорить!

Она специально подвигала губами (наверно, со стороны это выглядит как ужасно некрасивое гримасничанье!) и даже попробовала немножко что-то сказать, но ее горло произвело опять какой-то сиплый неопределенный звук, и она испуганно смолкла. К счастью, никто не обратил на эту неловкость внимания: человек с повязкой на лице был уже далеко, в другом конце зала, а остальным не было до нее никакого дела.

Люди в пятнистой форме все так же стояли по углам, хотя и выглядели несколько встревоженно. Переглядывались, выжидательно поводили дулами автоматов из стороны в сторону, показывая свою готовность к любой неожиданности. Люди в белых халатах несли все новые стойки с баллончиками и сноровисто втыкали проводочки от них в руки тем из лежащих под простынями, кому еще не досталось. Но таких становилось все меньше и меньше, и одновременно нарастал гул, шум - люди под простынями, с воткнутыми в руки проводочками пробовали голоса, издавая, как и она, нечленораздельные звуки. Некоторые пытались приподняться, скрипели кроватями, пытаясь перевернуться с боку на бок.