Наталья Баранова - Игры с судьбой. Книга первая

Туман плыл волнами с взморья, рвался, цепляясь за свет фонарей. И вместе с туманом плыла она. Легкие движения, грация кошки. Серебро волос — по ветру и тонкий шифон серебряной волной — от плеч, струясь, завиваясь, и не скрывая изгибов тела — до маленьких, почти что детских ножек, обутых в туфельки из лепестков белых роз.

А он шел следом, любуясь и дивясь, и авола лежала в руках, и лилась песня. Завораживающая мелодией и стихами и волшебным, полным сияния голосом.

Улыбалась она, оборачиваясь, смотрела на менестреля, идущего следом. Лиит. Хрустальная дева!

Совершенная, как не бывают совершенны люди. И красота — как луч сияющей звезды! Хоть, что в неправильных чертах лица ее, в легкой походке было того, что, отрезая разум, увлекало и звало? Сияние? Свет? Лучезарность?

А ведь звало. Сжималось сердце, не в силах передать словами всего, что переполняло душу. Такая острая невыплаканная боль. Разрывало ее совершенство душу в клочки. Заставляло метаться и грезить. И искать. И верить в любовь. И не верить смерти.

Как хотелось служить ей, как своей королеве! Но приходилось служить иной госпоже. Надменной, властной, беспощадной, насмешливой, вечно юной, и взбалмошной, как дитя. Той, с которой не могла спорить и сама Хрустальная Дева.

Судьба! Судьба властна над всеми, лишь над ней властен — никто.

Сорвав травинку, вертя ее в руках, Да-Деган смотрел на синь неба, отражающуюся в глади воды, на летевшие в глубине облака, и сияющее из зазеркалья волны солнце.

Ветер гнал рябь, и качалась гладь вод. Пробегала волна по сияющему отражению. Легкие, светлые, колыхались в глубине вод облака, подмигивало солнце, плывущее в ладье.

Нисходило умиротворение. Пригревало солнце и тянуло в сон, как в воронку водоворота затягивая с головой.

То ли снилось, то ли пригрезилось…. Босыми ступнями по берегу океана, залитого золотыми лучами заходящего солнца…. По самой кромке суши, воды и неба, такая, какой никогда не видел, какой никогда ее не думал увидеть….

Босоногая девочка в светлом, розовом платье, с венком из свежих роз на волосах, стелящихся по ветру. И не холодные глаза у Судьбы. Мудрые. Много повидавшие на своем веку. Смотрит из черноты зрачков сама сияющая вселенная.

И руки — теплые, испачканные в песке….

«Говоришь, что я стерва, говоришь — не ведаю добра. Будь по-твоему, Аретт. Все верно, все так. Только сам-то далеко ли ушел? Помнишь. Недавно, Вэйян?»

И касается его щеки рука, дрожит и отирает слезы. А у самой по щекам — то ли брызги соленые с моря, то ли тоже, слеза…. И треплет ветер волосы, рвет из-под душистого, шипастого венка, бросает мягкие прядки в его лицо.

«Прости меня, глупую, своевольную, дерзкую. Прости меня, окаянную. Не хочу, а жгу. Не желаю боли твоей, слез твоих.

— Да ладно, госпожа, что до чувств тебе шута….

И прикасаются теплые, мягкие губы до губ его, обвивают тонкие руки шею. И поцелуй ее — глотком вольного воздуха, крылом гордой птицы поднимает ввысь, кружит голову, обернувшись колдовством полета.

И звучит, вторя шороху океана, вторя пронзительной песне волн, крикам чаек….

— Ты не шут! Ты возлюбленный мой!

— Забери любовь свою, госпожа. Дай мне волю. Ходить по земле, пить воздух, любить. Отдай всех, кого отняла.

И загорается зарево в очах, такое знакомое зарево, меняются, изменяясь черты. Строг лик и полон червонного, звонкого, гулкого золота.

«Жадный ты! Все тебе мало! Голос дала, что камни плакать заставлял. Любовь женщин, дружбу мужчин. Сына дала, продолжение рода. То о чем мечтал, зная — не сбудется никогда».

И вновь касается щеки ее рука. Гладят кожу ее точеные, чуткие пальчики. Нежные пальчики, что так сильны. Из этих рук, из этих объятий не выскользнуть. Они держат крепко, прорастая в плоть и кости…. Нет крепче объятий, чем объятья ветреной своевольной Фортуны.

И кружат в неведомо когда начатом танце они, двое. Кружат по самой кромке земли, моря и неба, верша явь сегодня и облик завтра. Человек и Судьба. Нет красивее, нет страстней танца. Влюбленная девочка и стремящийся покинуть ее мужчина…. Взрывают ноги прибрежный песок, и брызги воды взметаются из-под ступней. И не видит он, как на горизонте, там, где кончаются море и небо, встает темная стена бешеного вала цунами, грозя налететь, нахлынуть, ворвавшись на берег разметать весь мир, превратив сияющую равнину в зловонное болото.

И сковывает сердце страх. Сжимает каменной лапой. Как устоять против силы безумствующего океана жизни? Как устоять?

Короткий сон, но тягостный, сошедший так же нежданно, как навалился — мигом одним. И все так же подмигивает искорками из выси реки солнце. И все так же кружит ветерок, играет с кронами деревьев, но разорван покой.

И неясная тревога не дает покоя, толкает, гонит вперед, в деловую суету, в толчею проспектов, в каменные джунгли Аято. Дел — на миллионы! Не время спать, не время предаваться раздумьям.

Найти агента, купить корабль. Между делом изучить спрос и предложение, все тенденции сотен экономик разных планет. Найти и хорошего осведомителя. Небезопасен путь в секторах Лиги — пасут вольных торговцев военные патрули, вылавливают в пространстве. Блюдут свои интересы. И пусть не Стратеги, но все же. Потерять один корабль и то радости мало. Слишком мало их осталось у Оллами, что б позволить себе потерять хоть один.

И, разнесенная молвой, несет толпа поразительную новость — неслыханную, страшную — нет больше одной из колоний Лиги. Потерян Вэйян.

Поджимаются изумительно очерченные губы, хмурится лоб, а в глазах — с упорством отчаяния — мятежность.

«Мы еще решим кто — кого, господин мой. Мы еще померяемся силой».

И только к позднему вечеру, когда звезды пригоршнями просыпались в глубокое небо, принесли ноги в дом на берегу полноводной широкой реки.

Тихо вошел, словно не туфли на каблуках были обуты на ноги, а мягкие тапочки, не рождая малейшего звука, поднялся на второй этаж, в гостиную.

Горели свечи, и шла игра. Играли по маленькой, пили сладкое вино. Метались по потолку причудливые тени. И взволнованно И просяще, и гневно звучали голоса. Непримиримые враги под крышей одного дома.

— Я не самоубийца, Гай, — вибрирует натянутой струной в полумраке глубокий и не терпящий возражений голос Хаттами. — Много в этом мире я успел повидать. Многое испытать. И навлечь на себя гнев собак Иллнуанари. Но со Стратегами не желаю иметь ничего общего. Пусть Пайше выметается на все четыре стороны! И эту рэанскую шалаву, я не собираюсь везти туда, куда ей угодно. Пусть ищет другой транспорт, другую Гильдию и других дураков! Ясно?!

Идет пятнами румянец по лицу Фориэ, блестят глаза. Неудача. Вновь и вновь — неудача. Да, Хаттами тот камушек, о который легко обломать зубы. Неудобен и жесток, не характер — кремешок.