Гоар Маркосян-Каспер - Четвертая Беты

— Поэт?! И ты, Дан? Откуда вы взялись?

Поэт молча показал большим пальцем на дверь за своей спиной.

— Когда вы приехали? — не унимался Мит. — Ночью же ни одного поезда нет. Тебя ведь в Латанию отправили? А хорошо они лечат, я скажу! Ты как будто в полном порядке?

Поэт, не отвечая, огляделся по сторонам.

— А где же Маран? — спросил Дан, но еще до того, как Мит успел ответить, распахнулась дверь напротив входной, и Маран возник на пороге.

— Вы?! — минуту он стоял неподвижно, переводя взгляд с Поэта на Дана и обратно, наконец молча подошел к Поэту и порывисто обнял его. Потом протянул руку Дану.

— Я уже потерял надежду, — сказал он просто. — А ты посвежел и помолодел, Поэт.

— Чего не скажешь о тебе, — заметил Поэт. — Трудно приходится?

— Ну… — Маран коротко вздохнул. — Я знал, что ты вернешься, — добавил он, обращаясь к Дану.

В кабинете Марана Дан с любопытством огляделся.

Размерами комната была невелика, чуть больше той, которую Маран занимал в Крепости, но отделка… С ума сойти! Пол выложен замысловатым узором розового и фиолетового дерева… последнее Дан видел впервые, он даже наклонился, чтобы рассмотреть его вблизи — не краска ли?.. нет, он разглядел почти незаметные темные и светлые прожилки. Стены до половины скрыты за гладкими панелями розового дерева, а выше царство сиреневого стекла, поверхность такая, словно стекло свободно стекало по ней и вдруг застыло, больше всего это напоминало сталактиты, сталагмиты, как их там? Дан к знатокам пещер не относился, так что аналогии были достаточно смутными. Большую часть внешней, слегка выгнутой наружу стены занимало широкое окно. За огромным стеклом — в Бакнии не водилось оконных переплетов, над далекими крышами нависали любимые горы Дана. Он радостно улыбнулся и перевел взгляд на потолок, три четверти которого тоже занимало окно.

— Ты здесь только работаешь? — спросил он. — Или…

Его перебило тихое восклицание Поэта:

— Как, Венита жив?

Дан обернулся. Поэт стоял перед большой картиной. Дан подошел. Картина изображала… что? Понадобилось бы немало времени, чтобы рассмотреть все живописные компоненты. Множество образов возникало и пропадало при разглядывании полотна, центром композиции служила пирамида из… чего? Тел? Трупов? Всмотревшись, Дан понял, что в чудовищной груде живое перемешано с мертвым, выплывали истощенные, с выпирающими сочленениями тела, обтянутые кожей черепа с пустыми глазницами, коленопреклоненные скелеты, расчлененные трупы, ханжеские лица с потупленными глазами и другие, перечеркнутые крест-накрест кровавыми ранами, словно разрубленные топором… больше всего Дана поразила разверстая грудь, из которой на стебельке аорты свешивалось вырванное сердце. Вершину пирамиды охватывала, вдавливая в нее скрюченные пальцы, исполинская пятерня. Тела над рукой не было, над пирамидой нависало хмуро-серое, покрытое непроницаемыми тучами небо, но где-то высоко, в неожиданной грязно-желтой пустыне смутно вырисовывались очертания лица… оно кого-то напоминало, но Дану некогда было его изучать, все новые детали картины отвлекали его. Высокая башня, увитая колоколами… айт, о котором ему восторженно говорила Ника?.. и сразу за ним он же, но надломленный, почти переломанный пополам, верхний отломок кренится, колокола, беспомощно свисающие с него, сухие или увядшие, как цветы, в месте надлома из обеих половинок выглядывают осколки белой кости… Деревья с ветвями, похожими на страдальчески воздетые к небу руки, багровые пятна… капли крови или лепестки моры — цветка, из которого в Бакнии делались траурные букеты?.. Рассматривать картину можно было часами, Дан устал и перевел взгляд на чистую полоску внизу полотна, где по бакнианской традиции были надписи — название картины, подпись автора, дарственная… Он слегка запнулся, но перевел. «Апофеоз власти». Причудливый росчерк, а дальше шло: «Моему спасителю — предостерегая с любовью».

— Это правда? — спросил Поэт, указывая на надпись.

— Что именно? — Маран не обернулся, он стоял спиной к ним, у окна.

— Моему спасителю.

— Правда.

— По-моему, его осудили на пожизненное заключение. За оскорбление власти, так, кажется, было сформулировано?

— За эту самую картину. Картину приговорили к сожжению, а его самого к пожизненному, верно. И то потому, что Изий не соизволил узнать себя, в противном случае…

— И как ты его спас?

— Устроил ему побег. Когда работаешь в Охране, возникают всякие возможности… Устроил побег, а потом спрятал в провинции.

— Почему ты мне об этом не говорил?

— А зачем? — Маран повернулся к ним, выражение его лица поразило Дана, такая в нем была тоска…

— Зачем, зачем, — недовольно пробормотал Поэт, — а я-то думал… — он остановился на полуслове, захваченный новой мыслью. — Маран! А Лей? Тебе удалось его выручить?

Маран покачал головой.

— Нет. Лей погиб.

— Погиб?! Как, почему? Он же не попадал под расстрельную статью!

— Из Крепости я его вытащить не мог. Хотя если б знал, что так обернется, пошел бы на риск, там шансов было — пятьдесят на пятьдесят. Но я не знал. Ему дали бы лет пять, от силы десять, не больше, но он сорвался на допросе и высказался, вернее, выкричался. Наговорил… ну ты понимаешь!.. Это дошло на самый верх. Я вдруг потерял его из виду и никак не мог отыскать, только после всего… совсем недавно… узнал, что его казнили.

— Без суда!

— Ошибаешься. Был такой закрытый закон, дававший всем членам Высшего Суда — а в него входили пять членов Правления, все с решающим голосом, естественно, право единолично вершить суд и выносить приговоры.

— Закон или беззаконие?

Маран промолчал.

— Они же Правление, они же правительство, они же Высший Суд… вот уж поистине власть народа, — заметил Поэт с горьким сарказмом.

— Дина не может простить мне гибели Лея. Особенно после того, как узнала про Вениту.

— Дина — дура, — рассердился Поэт.

Маран бросил на него быстрый взгляд, но ничего не сказал. Он прошел к письменному столу, взял с него лист бумаги, подумал и протянул его Поэту. Поэт взял бумагу с легким недоумением, прочел, ошеломленно посмотрел на Марана, перечел еще раз…

— Да ты что?! — листок вылетел у него из пальцев и упал на глубокое кресло у стены… Мебель в кабинете была не роскошная, но удобная, Маран верен своим пристрастиям, подумал, нагибаясь, чтобы взять бумагу, Дан, вспомнив, что даже во времена Изия в кабинете Марана, единственном во всей Крепости, стояли кресла и диваны… Однако, когда подняв листок, он прочел текст, все остальное вылетело у него из головы.