Александр Тюрин. - Волшебная лампа Генсека

7.

Я бы не возражал против содействия кляксы-рожи, но она прочно затихарилась, видимо, не хотела тратить драгоценных потусторонних сил на общение со мной. Однако интуиция работала. Лишь этим объяснялось то, что я десять раз не утонул и не захлебнулся по ходу своего водного туризма. Ведь ни звезд, ни луны, сантиметрах в двадцати-тридцати ниже подбородка начинается другая среда - густая и текущая. А под ногами, которые ищут чего-то твердого и надежного - лишь грязь, скользкая, тянущая и наводящая тоску. Еще время от времени что-то утыкается тебе в спину или гладит бок, где все болезненно стягивается и замирает, а подкорка услужливо подсказывает: это кобра хочет пообщаться, а то, должно быть, подплыл весело скалящийся трупак.

Пожалуй, даже не интуиция меня выручала, а способность ощущать пульсирующую ауру. Она была особенно тревожной вокруг опасных мест - пощипывала и покалывала, проникала сквозь кожный покров, заставляя трепыхаться приемники-нервы. Может, это действовали какие-то лихие электромагнитные волны, способные влиять на диэлектрики. Может, я стал антенной для самого Ф-поля. (Во всяком случае, спасибо за такие странности адресовать надо Борееву, который растормошил мой организм своими смелыми опытами.) Поскольку я не есмь точный прибор-осцилограф, то ощущал одни пульсации как тяжелые и редкие, другие - как быстрые и острые. Когда я двигался совсем не туда, куда нужно, неприятное напряжение распространялось по позвоночнику и даже кишкам. Словом, я научился довольно прилично пеленговать опасности.

Однако, при всех достижениях, телесное мое естество промокло и продрогло до самых ядер клеток, прямо до знаменитой ДНК. Плюс тоскливой болью отзывались руки. Я пользовался то левой, то правой, чтобы придерживать на плече автомат и вещмешок, но от непрестанного статического напряжения выдохлись, насытившись молочной кислотой, мышечные волокна.

Я знал, что ночь надо потратить с толком и отвалить как можно дальше. Во мраке бывшие товарищи не пустятся за мной в погоню, но вот утром надуют лодку, налядят двухтактный моторчик и понесутся по расходящейся спирали.

Пару раз я отрубался и продолжал пересекать водные просторы на автопилоте, то есть спал на ходу. При этом видел под сомкнутыми веками фиолетовые и багровые сполохи, наблюдал то ли лучи, то ли нити, голубоватые и зеленые, трепещущие, дрожащие и даже жужжащие. Иногда они рассыпались ворохом искр, а порой какие-то светлячки, слетевшись, образовывали новые ниточки. Во сне я пытался двигаться вдоль канатика, получившегося из наиболее густого их сплетения. Если же отклонялся в сторону, то неминуемо спотыкался, хлебал полный рот тошнючей жижы и - с радостным пробуждением вас. Кстати, первым делом приходила мысль, что сон продолжается, только стал еще кошмарнее. А вторая мысль - что не зря все-таки в сказках поминается добрым словцом путеводная ниточка, проводившая Иванушку-дурачка сквозь мглистую местность.

Наступило утро, но ясности оно не прибавило. Над водами клубился туман. Как выразились бы граждане столетней давности - поднимались вредоносные болотные миазмы. Из-за тумана пейзаж искажался и размазывался. Я не понимал, где тут островок или кочка, а где просто густая водяная взвесь. Несмотря на неудобства, я был туману весьма признателен: ведь зыбкость и мнимость очертаний мне на руку и во вред тем, кто пытается напасть на мой след и накрыть сачком.

Вскоре уровень воды снизился - или, может, уровень почвы повысился - заодно сгустились заросли тростника, вначале довольно измятые паводком, а потом и вполне кондиционные. Тростник добросовестно скрывал мою фигуру, и я был ему за это премного благодарен. Я мог уже повесить автомат на шею и закинуть вещмешок на спину, заодно снять куртку, рубаху и выжать их, прежде, чем напялить снова. Ерунда, но приятно, да и рукам отдых, вернее, телесное блаженство. «Помидоры», правда, по-прежнему мокли в воде, но оставалось надеяться на их влагоустойчивость. Впрочем, скоро природный фактор окончательно смилостивился, и воды стало столько, что человек в высоких рыбацких сапогах мог пройти, как говорится, не замочив носок.

Тростник шелестел где-то уже над моей головой, там и сям попадались водяные лилии. Впечатление создавалось такое, что бандитский паводок этот уголок и не тронул вовсе. Туман немного разрядился, край неба подкрасился розовым - это солнце с усилием проталкивало сквозь влагу свои лучи. Еще немного, и я увидел кочку, если точнее - сплетение стеблей, покрытое илом, и к тому же почти сухое.

Я с радостью возложил на кусочек суши свою задницу, приговаривая, что она этого заслужила. Потом уместил и спину, дабы расслабилась. А там и ноги втянул наверх, ведь по теории в горизонтальном положении они возвращают свои силы гораздо быстрее. В конце концов, убедил я себя, если ненадолго отключюсь - минут на пять-десять - то серьезного ущерба никому не нанесу.

Когда я продрал зенки, солнце давно уже выползло из своего ночного логова и светило из дымки, довольно приятно, не обжигая кожи, не ослепляя сетчатки. Верхний слой одежды неплохо просох и превратился на радостях в грязную корку.

Мне не стало грустно за потерянное время, скорее наоборот. Я напоминал себе то самое существо, которое, появившись из грязи, вначале имело вид пластилинового мультяшного человечка, а потом получило гордое имя Адам и райский сад во владение. Ага, проклюнулось в башке, точка «Адам» - одна из тех, что, согласно Фиминой тетрадке, также создает энергетический канал… Ну отвяжись ты, надоедливая ерунда, не до тебя сейчас.

Зрительное внимание впервые привлекла жизнь животных: водомерок, похожих на каких-то чудаковатых конькобежцев, здоровенных стрекоз, смахиващих на геликоптеры с десантом инпланетян, некой голубоватой ящерки, приникшей в охотничьих целях к тростниковому стеблю, рыбки, высунувшей глазок-перископ для наблюдения надводной действительности. Я повернул голову в другую сторону и увидел фламинго. Они, в количестве трех штук, высоко стоя на голенастых ногах, запустили свои головы в воду и выискивали там какие-то корма - лягушек, может быть. Солнце мазало в сияющий розовый цвет их перья. Было красиво.

Минуту спустя одна из птиц вынула свою голову и большую часть шеи из-под воды. Ну, бля! Шея и голова были змеиные, спокойно изгибающиеся во все стороны. Змеиная голова как раз заглатывала лягушку, и заметно было движение жертвенной тушки по пищеводу. Покончив с этим приятным делом, змеептица посмотрела в мою сторону и радостно зашипела.

Неужели это наяву? Может, я успел заснуть? Та-ко-го не бы-ва-ет. Я твердил себе это, прорываясь сквозь тростник, потому что сорвался с места со скоростью катера на воздушной подушке. Хоть мог скосить птицегадов из автомата, однако сработали совсем другие эмоции. Ужас меня обуял. Самый что ни на есть первобытный, закодированный в спинном мозгу.