Филип Дик - «Если», 1993 № 01

— Я не из театрального мира.

— Странно. — Он сделал большой глоток, отставил стакан и вперился в стол с видом юнца, который пытается решить головоломную задачку по алгебре. — Звали ее Фрейда. Ф-Р-Е-Й-Д-А. Как богиню Весны — Фрейда. Олицетворение вечной юности. Внешне она напоминала боттичеллиевских девственниц. А внутри была сущей публичной девкой.

— Фрейда… а фамилия?

— Не знаю. Так и не смог дознаться. Может, у нее и вовсе не было фамилии. Меня же уверяли, что я ее выдумал. Откуда фамилия у фантазии? — он тяжело вздохнул. — Я занимаюсь постановкой детективных спектаклей. Все воровские уловки и приемы знаю, как свои пять пальцев. Специально изучал. Но эта женщина применила свежачок. Расслабила меня тем, что будто где-то видела моих детей. Слово за слово — и мы познакомились. А с ребят какой спрос? Видели они раньше эту тетю или не видели — поди проверь. Словом, я заглотнул ее нехитрую наживку. А когда смекнул, что она лгала, было поздно: крыша у меня уже поехала, и я погиб. Она уже держала меня за жабры.

— Что ты имеешь в виду?

— Жена, она и есть жена, — сказал Бэкон. — Три мои супруги, в сущности, мало чем отличались друг от друга. А тут я словно с тигрицей ложился в постель. — Он криво усмехнулся. — Впрочем, мне вбивали в голову, что это всего лишь плод воображения. И на самом деле я ее не убивал, потому что она и не жила вовсе.

— Ты ее убил? Фрейду?

— С первого же момента у нас началась настоящая война, — сказал он. — Ну и кончилось убийством. Да, то была не любовь, то была схватка.

— И полем боя была твоя фантазия?

— Вот-вот. То же мне внушали врачи в психушке. Семь дней мурыжили меня. Говорят: да, вы действительно снимали квартиру. Но там не было никакой женщины, потому как никакой Фрейды на самом деле не существовало. И никто друг друга не калечил, никакой поножовщины не произошло, потому что вы жили там один-одинешенек. И вроде бы не было со мной той бешеной твари, которая терзала меня, а, прощаясь, говорила «Сигма, дорогуша…»

— Как-как?

— У тебя что-то со слухом? «Сигма, дорогуша!» И в тот последний день она произнесла именно эти слова. А в ее глазах невинного ягненка ликующе горел безумный огонек. Она сказала, что ей было очень хорошо со мной. Потом она позвонила Лиз и повторила ей ту же фразу — и ходу из квартиры. «Сигма, дорогуша!» — вот что она сказала, когда шла к двери.

— Она обо всем рассказала Лиз? Твоей жене?

Бэкон кивнул.

— Тут я сгреб ее и оттащил от двери. Позвонил Лиз. Эта тигрица повисла на мне и полосовала ногтями. Лиз подошла к телефону. Да, Фрейда меня не разыгрывала. Лиз уже упаковывала вещи.

Я расколотил телефонный аппарат о голову этой суки. Я совсем озверел. Я изорвал на ней одежду. Поволок в спальню, распластал на полу и стал бить, душить… Господи, я на ней живого места не оставил…

Поскольку он надолго замолчал, я спросил:

— Ну а Лиз?

— Они колотили в дверь снаружи, — продолжил Бэкон свой рассказ. — Я понимал, что забил Фрейду насмерть. Но я пошел и открыл дверь. На лестничной площадке стояли черт знает сколько полицейских и черт знает сколько честных обывателей, которые все еще что-то щебетали насчет диких воплей из моей квартиры. Я решил про себя: «Ладно, считай, что это твой очередной еженедельный спектакль. Сыграй с обычным блеском, будто по писаному тексту». Словом, я распахнул дверь и сказал: «Господа, милости просим поучаствовать в убийстве…»

Голос его осекся.

— А Фрейда… она умерла?

— Так ведь никакого убийства не было, — произнес он с расстановкой. — Фрейда словно испарилась. Квартира находилась на десятом этаже отеля «Кингстон». Никакой пожарной лестницы. Входная дверь одна — и около нее было не протолкнуться сквозь строй полицейских и зевак. А в квартире нашли только одного мужика. Голого, обливающегося потом и ругающегося непотребными словами. Меня, то есть.

— Она убежала? Но куда? И как? Иначе концы с концами не сходятся!

Он покачал головой, не сводя глаз со столешницы, погруженный во что-то вроде торжественной растерянности. После долгой паузы он продолжил:

— На память от Фрейды осталась только одна штуковина, да и та ненормальная. Очевидно, она отлетела во время нашей драки, которую все в один голос окрестили воображаемой. Это циферблат от часов.

— Что же в нем ненормального?

— Деления от двух до двадцати четырех — только четные цифры: два, четыре, шесть, восемь, десять… и так далее.

— Какие-нибудь заграничные часики. В Европе двадцатичетырехчасовая система времени. Я хочу сказать, полдень у них в двенадцать часов, а час пополудни — в тринадцать часов, а два часа…

— Не надо меня просвещать, — устало прервал Бэкон. — Я сам служил в армии и кое-что знаю. Я видел циферблаты, о которых ты говоришь. У Фрейды совсем другой. Он словно из другого мира. То есть, не словно, а именно из другого мира.

— Вот тебе и раз! Что ты хочешь этим сказать?

— Я встретил ее еще раз.

— Кого? Фрейду?

Он кивнул.

— Встретил ее опять в Кони-Айленд. Слонялась вокруг «русских горок». К тому времени я уже сильно поумнел. И пришел туда с определенной целью — найти ее. И нашел.

— Всю избитую?

— Хоть бы след на теле, хоть бы намек! Ни царапины, ни синяка. Свеженькая и целехонькая, даром что прошло только две недели. Прогуливается, как ведьма-паучиха у своей паутины, и стреляет глазами в сторону глупых мух, которые выходят с аттракциона, пошатываясь от впечатлений. Я затащил ее в аллею между рядами дурацких шатров и сказал: «Только пикни — на этот раз живой не уйдешь!»

— Она отбивалась?

— Нет, — сказал Бэкон. — Млела от удовольствия. Так и сияла от счастья — словно миллион на дороге нашла. Этот радостный блеск в ее глазах…

— Не понимаю…

— А вот до меня доперло. Смотрел-смотрел на ее девственно-свежую кожу и видел — расцветает ее мордашка счастливой улыбкой именно потому, что я ору на нее благим матом и хочу убить. Тут меня и осенило. Говорю ей: «Полицейские клялись и божились, что в квартире я был один. По всему выходило, что ты существовала только в моем воображении, из-за чего мне пришлось проторчать неделю в восьмой палате психушки». Еще я сказал: «Но теперь-то мне ясно, как ты улизнула из моей квартиры, и я сообразил, куда ты упорхнула».

Тут он осекся и вперился в меня тяжелым взглядом. Я не отвел глаз.

— Ты уже много хлебнул? — спросил он.

— Достаточно, чтобы поверить в любую небылицу.

— Она улизнула через дыру во времени, — произнес Бэкон. — Врубаешься? Упорхнула в иное время. В будущее. Была — и нет. Разошлась туманом.