Георгий Гуревич - Древо тем. Книга замыслов

Никак нельзя перешагнуть «естественный предел»?

Я погрузился в специальную литературу. Узнал, что существует двести теорий старения. Двести? Это значит — нет общепризнанной. Двести ученых школ, легко опровергающих друг друга.

Но вот что было общее во всех двухстах теориях. Все они утверждали, что в организме есть слабый пункт: толстые кишки отравляют его, холестерин забивает сосуды, соединительная ткань вытесняет все прочие, нервные клетки разрушаются безвозвратно и т д. Где тонко, там и рвется. В начале века искали в организме слабый орган, в середине века — слабости тканей и клеток, в наше время ищут слабости в молекулах. Глубже проникают и слабости ищут глубже.

И жизнерадостно обещают: «Вот эту слабость устраним, будете жить до ста пятидесяти».

«Но почему же, — спросил я (себя спросил), — природа сама не устранила смертельно опасную слабость? Ведь по Дарвину все слабое вымирает. Существа с кишками-отравителями должны бы исчезнуть с лица земли. Остались бы только крепкие, долгоживущие, срок жизни постепенно возрастал бы от бактерии к человеку.

А он не возрастает. Актинии живут не меньше человека, черепахи гораздо дольше. Высокоразвитые собаки и обезьяны — меньше черепах и актиний. Дубы — уж на что примитивный организм — стоят сотни лет.

И где-то возникла мысль: «А может, природа и не стремилась к долголетию. Если у животных все целесообразно, и срок жизни должен быть целесообразный… для сохранения вида.

Какой же? Во-первых, чтобы вид не исчез, надо успеть произвести на свет достаточно потомков, столько, чтобы по крайней мере два из них выжили и, в свою очередь, успели дать потомство.

Ух, какая жестокая истина выглянула из этого рассуждения! Триста миллионов икринок мечет луна-рыба, в среднем выживают две. Жизнь для этих рыбешек словно главный выигрыш в лотерее. Пресловутая кошка приносит примерно сотню котят. Мир не переполнен кошками, значит, выживают и дают потомство в среднем две из сотни. Женщина может родить около десяти ребятишек; в первобытном мире восемь из них погибали в зубах у хищников.

Итак, нашим предкам надо было произвести десяток детей для поддержания вида. Стало быть, житейский минимум человека был таков: 16–18 лет до зрелости, 20–30 лет, чтобы родить десяток детей и еще лет 15, чтобы вырастить последыша. Итого: 50–65 лет.

А максимум?

А максимум равен минимуму, ибо в интересах вида менять поколения как можно чаще. Ведь в каждом следующем поколении природа начинает заново, соединив полезные гены отца и матери («удвоив генный фонд» — говорят сейчас). При частой смене поколений вид развивается быстрее, приспосабливается лучше.

Но, продолжая рассуждения, все целесообразное должно быть обеспечено биологически. Животному нужно видеть — появляется орган зрения, нужно бегать — формируются ноги. Если нужно своевременно убирать со сцены поколение за поколением, должны быть заложены органы выключения жизни. Нельзя же столь важное дело пускать на самотек.

Что же получается? Старость — это самоубийство организма?

С опаской глядел я на собственное тело. Где там прячется эта зловещая мина, склонная убить меня около 2000 года, может, и раньше?

И как бы ее разминировать?

Разминируешь, тогда живи и живи. Сколько? Вероятно, лет двести, может, и больше. Не до бесконечности. В зависимости от совершенства науки. Жизнь — это беспрерывный саморемонт, но есть в теле и необратимые процессы. Возможно, придется подновлять омоложение через каждые тридцать лет. Будет первая, вторая, третья, четвертая молодость. Повторная, многократная юность! Так хорошо?

4. ДОВЕЛ ДО СВЕДЕНИЯ

Вот такие мысли сложились у меня лет 30 назад, где-то в конце 1958 года. Помню, как рассказывал жене — первой своей многотерпеливой слушательнице. Дату, конечно, не записал, а место запечатлелось: у глухого забора министерства, там, где некогда была алебастровая медаль с надписью: «Кто не работает, тот не ест». Слушательница одобрила тему, ей это показалось важнее и интереснее, чем вулканическая электростанция. Я потратил недельку, изложил. Сюжета еще не было, получилась статья. И я понес ее в «Знание—сила», сказал редактору с нескромной наивностью: «Лев Викторович, предлагаю Вам материал, который будут вспоминать пятьдесят лет».

И Жигарев (с удовольствием выписываю фамилию. Вот был редактор, никаких хлопот не боялся, лишь бы журнал получился интереснее)… итак, он взялся пробивать статью.

Восемь рецензентов было — из самых смелых. Шесть отмолчались, двое дали положительный отзыв: писатель-фантаст Ефремов и ученый-физик Чмутов. И статья вышла… в сентябрьском номере. И я, наивно-нескромный, ждал, что с того сентября начнется борьба за многократную юность, решительная атака на старость, отступление смерти.

Посыпались письма: от больных, от старушек, от беспокойных мам, от учителей и сельских врачей, от чудаков и чудака, коллекционирующего чудаков. (Коллекция чудаков. Тоже тема!) Только специалисты молчали. Не отозвался ни один.

Если гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе.

Именно в те годы в Киеве организовался специальный институт долголетия. Я послал туда статью. Переписка тянулась около года, ученые сомневались, не подрывает ли авторитет научного учреждения обсуждение статьи дилетанта. Но в конце концов меня пригласили сделать доклад на научном совете.

Можете представить себе, как я готовился, как продумывал варианты дискуссии на пять ходов вперед: «Я скажу, мне возразят, я опровергну, мне на это ответят, и тогда я отвечу…» И как трепетал в душе: а вдруг эти ученые знают что-то такое, таинственное, что в печать не попадает, что упустил я, выученик библиотечных каталогов.

— Ну и зачем вы приехали к нам? — спросил заместитель директора. Кажется, он предполагал, что я собираю справки для диссертации.

Я ответил: «Я привез вам гипотезу, привез идею исследования. У вас лаборатория. Надо ставить опыты. Какие? Давайте обсудим». Он возразил:

— У нас утвержден план. У нас неотложные задачи. К нам стучатся старики со своими старческими болезнями. Им надо помочь в первую очередь.

Я-то полагал, что наилучшей помощью была бы отмена старости, возвращение молодости. Но возможно ли это? Заместитель директора сомневался. Чтобы убедить его, надо было кого-то омолодить, а чтобы омолодить, убедить вести исследования в институте. И круг замкнулся. Институт считал неотложной задачей лечение старческих болезней.

Не в первый раз синицу в руках предпочитают журавлю в небе. Даже те, чья служебная обязанность ловить журавлей.