Роберт Силверберг - Стеклянная башня

– У тебя хватит духу прямо спросить у Крага?

– Нет, не хватит, – произнес Тор.

– Я верю в то, что вся эта история порождение злобной фантазии Леона Сполдинга, что Краг не собирается нарушать свое правило «никакой политики», и что если он когда-нибудь и выступит с заявлением, то только с тем, ради которого все мы молимся. Но меня бросает в дрожь при мысли о том, что я могу ошибаться. Лилит, мне страшно. Выступление Крага против идеи равенства выбьет фундамент из-под всей нашей Веры. И мы останемся в вечной тьме. Теперь понимаешь, о чем я размышлял весь день?

– Но… разве можно верить Спеллингу? Почему бы тебе не связаться с сенатором или спикером и не узнать, что Краг говорил на самом деле?

– Да ты что? Как ты себе это представляешь? Я позвоню им и попрошу рассказать, о чем они беседовали с Крагом на обеде в Клубе Капитана Немо?

Они тут же сообщат об этом Крагу.

– Что ты тогда предлагаешь делать?

– Попробовать заставить самого Крага подыграть нам, – ответил Смотритель. – Покажи Мануэлю церковь.

– Когда?

– Когда только сможешь. Ничего не скрывай от него. Пусть он поймет все.

Дави на совесть. И пусть после этого он как можно быстрее поговорит с отцом, прежде чем тот выступит с обращением к Конгрессу. Если Краг вообще собирается обращаться к Конгрессу.

– Хорошо, – сказала Лилит, – так я и сделаю.

Смотритель кивнул и продолжал машинально водить носком обуви вдоль прихотливых узоров покрывающего ковер орнамента. В его мозгу что-то громко тикало, в горле застрял здоровенный ком. Он ненавидел эти махинации, в которые ему пришлось ввязаться, поставив так много в зависимость от слабой воли Мануэля Крага. Его по-прежнему бросало в дрожь при мысли о том, что посредством такой простенькой интриги они пытаются манипулировать Крагом. Крагом! Все это, как ему казалось, противоречило истинной Вере. То, что он позволил вовлечь себя в такую циничную торговлю с судьбой, заставляло Смотрителя усомниться в истинной глубине своей Веры. Может, все это только фасад – преклонение коленей в церкви, бормотание триплетов, молитвы?

Просто способ занять время, пока не представится случай начать диктовать происходящему свою волю? Он отверг эту мысль. И остался ни с чем. Лучше бы было ничего и не начинать, подумал он. Ему вдруг страшно захотелось вернуться в центр управления, подключиться к компьютеру и, как опытный серфингист взлетает на волну прибоя, оседлать гребень потока информации.

Может, это и значит быть человеком: необходимость делать выбор, неуверенность, страх? Почему бы тогда не остаться андроидом? Согласиться с Божественным предназначением? Служить и ни о чем больше не думать?

Отступиться от всех этих заговоров, разрубить узел эмоций, вырваться из паутины страсти? Похоже, я начинаю завидовать гаммам, подумал он. Но я не могу стать гаммой. Краг вложил в меня способность мыслить. Краг создал меня способным сомневаться и страдать. Благословенна воля Крага!

Смотритель поднялся с дивана, медленно пересек комнату и включил телевизор. На экране вспыхнуло изображение башни Крага: гигантской, невероятно прекрасной, ослепительно блестящей в лучах январского солнца.

Парящая в воздухе камера медленно давала панораму сооружения во всю высоту, в то время как комментатор за кадром говорил о том, что достигнута тысячеметровая отметка, благосклонно сравнивал башню с Египетскими пирамидами, Великой Китайской стеной, Александрийским маяком и Колоссом Родосским. Величественное сооружение человеческого разума, открывающее путь к диалогу с космосом. Стройное и блестящее воплощение самой Красоты именно так, с большой буквы. Камера металась вверх-вниз вдоль стеклянных стен. Заглянула внутрь уходящего в бесконечность колодца. Ухмыляющиеся гаммы приветственно машут камере. А вот и он сам – погружен в какие-то дела, даже представления не имеет о том, что его снимают. А вот Краг, его переполняет гордость, он показывает рукой на башню и что-то говорит группе сенаторов и промышленных воротил. Арктический холод сочился с экрана. В поле зрения камеры попали морозильные ленты, глубоко погруженные в вечную мерзлоту, от них поднимался туман. Если тундра вдруг оттает, глубокомысленно объяснил комментатор, нельзя гарантировать устойчивость фундамента. Беспрецедентный триумф экологической архитектуры. Чудо.

Памятник воображению, предвидению, упорству человека. Да. Да.

Феноменально. Смотрителя вдруг затрясло от бешенства, и он с силой ударил по кнопке выключателя. Сверкающая башня исчезла, как оборвавшийся сон. Он застыл у стены спиной к Лилит. Он хотел стать человеком? Да. Разве не молился он Крагу, чтобы ему и его народу предоставили все права Детей Лона? Да. А с правами обычно появляются обязанности. Да. А с появлением обязанностей начинается неразбериха. Соперничество. Секс. Любовь. Интриги.

Может быть, подумал Смотритель, я просто еще не готов к этому. Может, лучше было бы оставаться мирным работящим альфой, даже не помышляющим о том, чтобы бросить вызов Воле Крага. Может быть. Очень может быть. Он сделал несколько успокаивающих дыхательных упражнений, но они не помогли.

Ты стал гораздо более человеком, чем сам того хотел, сказал он себе. Он вдруг заметил, что за ним стоит Лилит. Она прижалась к нему, и ее твердеющие соски защекотали ему спину.

– Бедный Тор, – прошептала она. – Весь такой напряженный. Такой озабоченный. Хочешь?…

Разве мог он отказать ей? Он изобразил энтузиазм. Он крепко обнял ее и увлек на пол. Она раздвинула ноги, принимая его. На этот раз он действовал более умело, но по-прежнему почти ничего не чувствовал: бессмысленное слияние плоти, чужой экстаз. Откуда-то издалека до него доходил отголосок восторга, когда он видел, как Лилит мечется, стонет и выгибает спину от удовольствия. Теперь он понял, что на самом деле в нем еще слишком мало человеческого, а в ней – слишком много. Да. Он начал двигаться быстрее и ощутил что-то странное. Краг хорошо спроектировал своих людей, и все нервные окончания были на месте, только притуплены самостоятельно развитыми условными рефлексами. В последние мгновения перед оргазмом в нем что-то шевельнулось по-настоящему: он хрипло зарычал как зверь, судорожно стиснул плечи Лилит и затрясся, как в лихорадке. Потом – извержение, сразу за которым, как в прошлый раз, пришло ощущение грусти и пустоты. Ему показалось, что он – в гигантской подземной пещере и не видит ничего, кроме тонкого слоя из сухих листьев, осыпавшихся с погребальных венков. Он с трудом заставил себя остаться в объятиях Лилит. Больше всего ему хотелось откатиться в сторону и остаться одному. Он открыл глаза. На ее раскрасневшемся лице блестели слезы и пот, она широко улыбалась и буквально светилась изнутри.